А тут, вернувшись, я увидел в магазине «Мелодия», в котором на полках обычно царили духовые оркестры, русские народные песни, песни военных лет или пустота, потому что классику разбирали махом, детские сказки и песни, романсы и даже пластинки с музыкой из отечественных кинофильмов не залёживались… В этом некогда самом скучном в мире магазине я, войдя после трёх лет службы, прямо с порога увидел белый квадрат пластинки с надписью «Аквариум». Это было так невероятно, что я остолбенел.

Ничто другое не отразило бы для меня так мощно и наглядно суть произошедших в моё отсутствие изменений. В магазине было полно пластинок и совсем не было людей. Никто не толкался в очереди, никто не хватал с полок пластинки «Аквариума», группы «Алиса», «Кино» или «Арсенала».

Помню, что со мной случилась чуть ли не истерика. Сначала я не мог поверить глазам, потом не мог решиться взять в руки пластинку «Аквариума», поскольку она казалась нереальной. А потом я стал судорожно хватать с полок всё подряд, даже не думая о том, достаточно ли у меня денег.

В городе, в котором прежде было только с десяток кафе да три ресторана, существующих для разного рода веселья и торжеств, но только не для еды, появилась масса каких-то маленьких заведений. Они открылись в подвальчиках, в закоулках и подворотнях. В них можно было отведать пиццу, спагетти, купаты и настоящий кофе, сваренный на горячем песке.

Пиццы были маленькие, пухлые, как ватрушки, со стружкой колбасы, кетчупом и из сдобного теста, спагетти – серые и липкие, купаты имели неизвестное содержание и производили шок на самый крепкий желудок. Все эти кафе, ресторанчики, пиццерии были наивны до крайности. Но и мы все были не менее наивны, знавшие о загранице в основном по рассказам людей, побывавших в Болгарии или по телевизионным спектаклям, в которых наши великие актёры изображали англичан, американцев, реже французов.

В книжных магазинах творилось смятение. Люди, приученные к книжному голоду и взявшие за правило покупать всё, что было возможно из отечественной классики и всё-всё подряд иностранных авторов, пусть даже румынских или венгерских, растерянно наблюдали каждый день появляющиеся новинки.

На книжные полки к моему возвращению уже вылились целые селевые потоки плохо изданных, чудовищно переведённых и безобразно оформленных детективов, фантастических романов, кровавых историй и всевозможного полупорно. Люди, привыкшие читать Чейза и Брэдбери в машинописном, передаваемом из рук в руки самиздате, находившие в этих бессмысленных текстах много несуществующих смыслов, а также счастливые обладатели бесценных книжек Хейли или, прости господи, Курта Воннегута, непостижимым образом раздобытых через самые серьёзные связи… Все эти люди утонули в потоках открывшихся книжных шлюзов. Они покупали и читали всё, не понимая ни качества, ни содержания того, что читали.

Но помимо детективно-эротико-фантастического мусора разверзлись пучины до недавнего времени запрещённых шедевров. Маленькие региональные издательства, в самых неожиданных и отдалённых городах, вдруг попробовали издавать Гумилёва, Платонова, Мандельштама, Хармса, Бабеля. Бродского ещё никто не решался издавать, но его книги уже, не боясь, везли из-за границы, копировали и размножали на убогой множительной технике, которая тоже уже появилась.

Я не верил глазам, увидев такое книжное изобилие. Сам я лично впервые в 16 лет прочитал «Мастера и Маргариту» Булгакова и его же «Белую гвардию» только потому, что знакомые мне доверили на неделю обе эти книги, отснятые на фотоплёнку. Так что я запомнил текст «Белой гвардии», как строки белых букв на чёрном фоне негатива, спроецированного на стену при помощи фильмоскопа.

В стране, из которой я ушёл служить на три года на флот, многие люди, которые уезжали в Израиль или в Америку, могли продать свои домашние библиотеки и на вырученные деньги осуществить переезд, сделать на новом месте ремонт и купить машину.

В той стране, в которую я вернулся, люди захлёбывались потоком ставших доступными книг, не могли начитаться и тащили свои домашние старые книжные залежи за бесценок букинистам.

Плюс ко всему все толстые литературные журналы стали печатать такое, о чём и помечтать было невозможно. Многие знакомые родителей, родственники, приятели, дяди и тёти, люди моего возраста и ровесники дедушки с бабушкой увязли в чтении не на шутку. Они читали и читали, читали по дороге на работу, читали на работе, читали во время еды и вместо еды, жертвовали ночным сном… Солженицын у них путался с Мережковским, а Андрей Белый с Велимиром Хлебниковым. Особо обсуждаемы были вырвавшиеся наружу книги о сталинских временах и ужасах.

Те же, кто не захлебнулся чтением, были сметены лавиной видеомании. В самых неожиданных местах, там, где в городе моего детства и юности с незапамятных времён были маленькие обувные мастерские, фотоателье, пункты приёма макулатуры или вторсырья, пооткрывались видеосалоны. На железнодорожном и автовокзале, в больницах и поликлиниках, в университете и даже в действующих кинотеатрах появились зальчики, комнатки, подвальчики и каморки, в которых стояли старые отечественные цветные телевизоры и бесценные видеомагнитофоны. Там с самого утра и до ночи толстые, бледные от сидячего образа жизни без дневного света, потные и потерявшие интерес к жизни парни показывали за небольшие, но ощутимые деньги фильм за фильмом тем людям, которые не могли себе позволить покупку видеомагнитофона и кассет к нему.

Видеотехника и импортные телевизоры стоили бешеных денег и были самой вожделенной мечтой миллионов и миллионов. За японский телевизор и видеомагнитофон люди готовы были отдать автомобиль, которых было мало и на которые люди копили деньги чуть ли не всю сознательную жизнь.

Видеомания накрыла даже тех, кто считал себя знатоками хорошего, настоящего кино. Любители Тарковского, Феллини, Виторио Де Сика, Анджея Вайды и видевшие по случаю картины Акиры Куросавы стали смотреть всё подряд, всё, что попадало в руки, всё, что только можно было посмотреть. Фильмы Стенли Кубрика чередовались или с кошмарами про Фрэдди Крюгера, или ужасами про каких угодно тварей, которые съедают людей в воде, то есть пираний, крокодилов, акул, анаконд и прочее. Шедевры Ф. Ф. Копполы просматривались наряду и с тем же вниманием, что и вялая эротика про приключения Эммануэль. Инопланетные твари, ковбои, гангстеры, зомби, египетские и греческие царицы с огромными сиськами, маньяки и боги карате сплелись для многих и многих воедино. Люди не спали ночами, не в силах остановить видеопросмотр. Для них голоса тех нескольких человек, которые переводили и дублировали фильмы, стали роднее голосов родных детей.

То есть соблазнов хватало…

Да ещё и отец был встревожен. Он, как экономист, видел и понимал, что надвигаются совершенно непонятные и мутные времена. Всего масштаба грядущего он предвидеть не мог, но знал, что то благополучие, которого он многие годы добивался, отлично учась в школе и в студенческие годы, а потом упорно заканчивая аспирантуру без нормального жилья, со мной маленьким и на те денежки, которые получала мама, работая на заводе молодым специалистом, на аспирантскую стипендию и на то, что слали бабушка с дедом… То положение в обществе, большая зарплата, дополнительные заработки, машина, хорошая квартира и дом в деревне… Он чувствовал, что все эти ценности вот-вот обесценятся. А заработанная стабильность и благополучие вот-вот рухнут. А прежняя страна и привычная почва уходят из-под ног.