Воин неподвижно стоял в темноте, прислушивался — не придут ли сюда другие, люди или еще кто. Убедившись, что никто не помешает, он наконец сделал первый ход. Заговорил по-английски.

— Привет! — сказал он заговорщицким тоном.

Не пытаясь скрыть свое намерение.

Она повернулась за второй бутылкой и при звуке его голоса замерла.

Повернула голову влево, потом вправо. Голос раздался из-за спины, но женщина догадалась, что впечатление могло быть обманчиво. Ему понравилась ее сообразительность, умение анализировать ситуацию и оценивать опасность.

— Что ты там делаешь? — строго спросила женщина.

Она держалась уверенно, не пыталась прикрыться. Она стояла к нему вполоборота, голая, не скрываясь, блистала белизной. Ее красота и нагота были ее оружием.

— Смотрю. На тебя смотрю.

Что-то в ее позе — поворот головы или изгиб спины — говорило, что она не сильно возмущена.

— И чего ты хочешь?

— Чего хочу?

Что она ждет услышать здесь, глубоко под землей? Он вспомнил Кору.

— Весь мир. И жизнь. И тебя.

Она поняла его правильно.

— Так ты из охраны?

Вот и выдала себя. Она знала, что солдаты за ней подглядывают, догадался он. И женщина не осталась равнодушной, хотя ее не влекло к кому-то одному — имени она не спросила, только кто он. Ей нравилась его таинственность. Так гораздо проще. Вполне возможно, что женщина пришла сюда одна именно в надежде кого-нибудь привлечь.

— Да, — ответил Воин и не солгал. — Раньше я был солдатом.

— Так ты мне покажешься?

Воин почувствовал, что ей это не так уж важно. Неизвестность гораздо лучше. Славная девочка.

— Нет. Не сейчас. Вдруг ты проговоришься?

— А если проговорюсь?

Воин почувствовал, как она изменилась. Мощный запах ее желания начал наполнять маленький грот.

— Меня убьют, — сказал он.

Женщина погасила свет.

* * *

Али видела, что ад начинает проникать в людей.

Здесь, подобно Ионе в китовом чреве, можно узреть лишь тьму. Им внушали с детства, что сюда никто не спускается, только проклятые Господом. И вот они здесь, и это их пугает.

Наверное, неудивительно, что они начали обращаться к Али. Мужчины и женщины, ученые и солдаты стали искать ее общества, чтобы покаяться. Напуганные собственными мифами, они хотели сбросить ношу своих грехов. Тоже способ сохранить рассудок. Странно, но Али не была к такому готова.

Люди подходили к ней поодиночке. Кто-то отставал от плота или ловил ее в лагере наедине. «Сестра», — бормотали они. Хотя только что обращались к ней по имени.

Когда говорили «сестра», Али понимала, чего от нее хотят: чтоб она стала для них чужой — безымянной, любящей и прощающей.

— Я ведь не священник, — говорила Али. — Я не могу отпускать грехи.

— Вы монахиня, — отвечали ей, как будто это что-то меняло.

И рассказывали о своих страхах и сожалениях, о слабостях, склонностях и извращениях, о неприязни и ненависти. То, что они не смели сказать друг другу, говорили ей.

Экуменисты называют это «возвращение к Церкви». Такое сильное стремление просто поражало Али. Иногда она не знала, куда деваться от их исповедей. Каждый хотел, чтобы Али защитила его от его собственных чудищ.

Али заметила, в каком состоянии Молли, когда они играли после обеда в покер. Они сидели вдвоем на маленьком плоту. Молли выбросила тузовую пару, и Али увидела ее ладони.

— У тебя кровь!

Улыбка Молли погасла.

— Ерунда. Потечет и перестанет.

— И давно у тебя так?

— Не помню, — уклончиво сказала Молли. — Где-то с месяц.

— А что случилось? На твои руки смотреть страшно.

В ладонях у Молли были ранки. Словно из них вырвали клочки мяса. Не порезы и не нарывы. Казалось, ладони проедены кислотой, но кислота бы прижгла раны.

— Волдыри, — объяснила Молли.

У нее под глазами проступили темные круги. Она по привычке брила голову наголо, но уже не была такой цветущей и здоровой, как раньше.

— Наверное, нужно показать врачу, — сказала Али.

Молли сжала кулаки:

— Ничего страшного нет.

— Я просто волнуюсь, — объяснила Али. — Если не хочешь, не будем об этом.

— Ты подозреваешь что-то плохое.

Потом у Молли потекла из глаз кровь. Не желая рисковать, врачи изолировали обеих женщин. Их плот привязали на длинную веревку, и он плыл в сотне ярдов от остальных.

Али все понимала. Возможность заразиться неведомой болезнью привела участников экспедиции в ужас. Но ее возмущало, что солдаты Уокера подглядывают за ней и Молли через снайперские прицелы. Рации у них на плоту не было — чтобы не надоедали жалобами, сказал Шоут. К утру четвертого дня Али совершенно вымоталась.

В четверти мили ниже по течению от основной флотилии отделилась небольшая лодка и направилась к их плоту. Ежедневный врачебный визит. Врачи надели респираторы, одноразовые медицинские костюмы и латексные перчатки. Вчера Али назвала их трусами и теперь раскаивалась. Они стараются, как могут.

Врачи подплыли ближе и кивком поздоровались с Али. Один направил свет на Молли. Ее красивые губы потрескались, пышные формы пропали, по всему телу пошли язвы. Она отвернулась от света. Врач пересел на плот, а Али перебралась в лодку. Сидевший на веслах отгреб немного в сторону, желая поговорить с Али.

— Мы не можем выяснить, что происходит, — сообщил он. Из-за респиратора голос звучал приглушенно. — Мы еще раз сделали анализ крови. Анализ по-прежнему показывает, что это яд какого-то насекомого или аллергическая реакция. Что бы это ни было, у тебя этого нет. Можешь здесь больше не оставаться.

Али отогнала искушение. Больше никто не захочет, все напуганы. Не оставлять же Молли одну.

— Сделайте переливание, — сказала Али. — Ей опять нужна кровь.

— Мы ей влили уже два с половиной литра. Она как бездонный кувшин. С таким же успехом можно было вылить в воду.

— Так вы ее бросите?

— Нет, конечно, — сказал врач. — Все постараемся сделать, что в наших силах.

Доктор отвез Али обратно на плот. Она словно одеревенела. Молли умрет.

На обратном пути врачи поснимали свое облачение. Сдернули перчатки, халаты и бросили в воду. Те поплыли по течению, как сброшенная оболочка.

Раны у Молли делались все глубже. Сквозь кожные поры проступал зловонный пот. Ее держали на антибиотиках, но они не помогали. Началась лихорадка. Наклоняясь над Молли, Али чувствовала ее жар.