Но разве может быть другое объяснение? Какая восхитительная ересь — дети тьмы поклоняются солнцу.

Али сделала только один снимок солнца и один луны. Когда сработала вспышка, вся стена побледнела и изображения — и рисунки, и отпечатки — пропали. Произведение искусства возрастом десять тысяч лет превратилось в черный камень.

Когда изображения солнца и луны и отпечатки ладоней исчезли, все увидели, что на поверхности выгравированы знаки.

Вырезанные в базальте буквы составляли строку длиной два фута. В полутьме насечки казались темными линиями на темном камне. Люди подходили к стене неуверенно, словно боялись, что исчезнет и эта надпись.

Али провела по стене пальцами.

— Возможно, знаки вырезали для того, чтобы читать на ощупь. Как азбуку Брайля.

— Вот эту надпись?

— Слово. Тут одно слово. Посмотрите на эту букву. — Али показала на значок с хвостиком, как у буквы «у», потом на оборотное «е». — И вот еще. Здесь нет надстрочных знаков. Но посмотрите на сами линии. Они такие, как в санскрите и древнееврейском. Думаю, палеоеврейский шрифт. Или более древний. Финикийский.

— Еврейский и финикийский? Выходит, мы имеем дело с пропавшими коленами Израиля?

— Наши предки научили хейдлов письменности?

— Или хейдлы научили их, — сказала Али, не в силах оторваться от букв. — Вы понимаете, — прошептала она, — человек говорит не меньше ста тысяч лет. Но наша письменность ведет начало от верхнего неолита, не раньше. Хеттские иероглифы, искусство австралийских аборигенов. Семь, самое большее восемь тысяч лет. А этой надписи не меньше пятнадцати, а то и двадцати тысяч. Она в два или три раза старше любой человеческой письменности. Настоящее лингвистическое ископаемое. Адам и Ева всех языков. Предок человеческой речи. Первое слово!

Али была в восторге. Но, оглядевшись, она поняла, что другим ее восторг непонятен. А ведь это величайшее открытие! Сделанная людьми или кем-то другим, надпись означает, что временная шкала разума в два, если не три раза длиннее, чем принято считать. А ей не с кем поделиться радостью. «Успокойся», — сказала она себе.

Куда бы Али ни ездила, ее мир всегда оставался миром лингвистов и епископов, миром библиотечных залов и записных книжек. В нем не было места шумным празднествам. А теперь ей так хотелось — хотя бы один раз, — чтобы хлопнула пробка от шампанского, вспенилась струя и кто-нибудь уговорил ее сделать глоточек.

— Сестра, подержите рядом карандаш, — попросил фотограф, — чтобы было видно, какого они размера.

— Интересно, что означает надпись, — сказал кто-то.

— Кто знает, — ответила Али. — Если Айк прав и это мертвый язык, тогда даже хейдлы не знают. Они замазали надпись — она для них, видимо, ничего не значит.

Когда Али возвращалась к плотам, имя почему-то снова всплыло в памяти. Айк, ее партнер по медленному танцу.

* * *

Пятого сентября люди впервые увидели мертвых хейдлов. Подойдя к берегу, они выгрузились из плотов, отнесли вещи повыше и начали готовиться к ночевке. И тогда один солдат заметил под наплывами кальцита очертания каких-то фигур. Посветив туда под определенным углом, они увидели настоящие Помпеи — груды тел, покрытых слоем прозрачного камня — от нескольких дюймов до нескольких футов. Мертвецы были в тех же позах, в которых умерли, кто свернувшись, кто вытянувшись. Ученые и солдаты разбрелись по бледно-янтарному берегу, то и дело оскальзываясь на гладкой поверхности.

Из ран погибших все еще выступали обломки кремневых наконечников. Некоторые были задушены собственными кишками или обезглавлены. Над трупами немало потрудились звери — у некоторых не хватало руки или ноги, животы и грудные клетки вспороты. Ясно, что здесь погибло целое племя или поселение.

В свете фонаря белая кожа поблескивала, словно кристаллы кварца.

Несмотря на тяжелые надбровные дуги и скулы, несмотря на ужасную кончину, существа казались удивительно изящными.

Homo hadalis — по крайней мере, эта разновидность — слегка походили на обезьян, но тела были почти безволосые. Широкие негроидные носы и полные губы напоминали австралийских аборигенов, однако постоянная тьма отбелила им кожу до состояния альбиносов. У некоторых росли небольшие бороды наподобие эспаньолок. Большинство выглядело не старше тридцати. Много было детей.

Тела изрыты шрамами, но явно не от спортивных травм или хирургического вмешательства — никаких рубцов от удаления аппендикса, ни аккуратных шрамиков вокруг колен или плеч. Такие, как у них, отметины получают в драке, в бою или на охоте. Сломанные кости сращены кое-как. Пальцы отрублены. Груди у женщин обвисшие, дряблые, длинные и некрасивые — просто орудия, как и их заточенные ногти и зубы, и широкие плоские ступни, и далеко отстоящие пальцы на ногах.

Али пыталась мысленно объединить хейдлов с семейством современного человека. Рога, кальциевые отложения и шишки, деформирующие череп, не очень-то этому помогали. Али даже упрекнула себя в нетерпимости. Что-то мешало ей почувствовать с ними родство — их мутации или болезнь, а может, странный поворот эволюции. Ей было тяжело по ним ходить, но успокаивало, что они заключены в камень. И вообще то, что с ними сделали, они сами вполне могли бы сделать с ней.

Ночью зашел разговор о лежащих под лагерем телах. Тайну разгадал Этан Трой. Ему удалось взять пробы — в основном у детей, — и он показал их остальным.

— Зубная эмаль толком не сформировалась и разрушилась. У всех детей — рахит, пороки развития конечностей. И посмотрите, какие у них вздутые животы. Недоедание. Настоящий голод. Я как-то видел подобное в Эфиопии, в лагере беженцев. Такое не забудешь.

— Думаешь, это беженцы? — спросил кто-то. — От кого же они бегут?

— От нас, — сказал Трой.

— То есть их поубивали люди?

— Да, хоть и не напрямую. Пищевая цепь нарушена, потому что они бежали. От нас.

— Дурь! — хмыкнул Гитнер, лежа на спине. — Может, ты не заметил — из них торчали всякие неолитические штуки. Люди тут ни при чем. Их убили такие же хейдлы.

— Не по существу, — заметил Трой. — Путники голодали и были истощены. Легкая добыча.

— Верно, — сказал Айк.

Он не часто вмешивался в разговоры, но сейчас слушал внимательно.

— Они сейчас переселяются. Все их население. Эти тоже мигрировали. Они перепуганы. Уходят вглубь, убегают от нас подальше.

— Так что? — спросил Гитнер.

— То, что они голодали. Причем страшно.

— Они умерли давным-давно. Древняя история.

— Почему ты так решил?

— По натечному камню. Как минимум пятьсот лет, а скорее всего — пять тысяч. Я еще не делал подсчетов.

Айк подошел ближе:

— Можно одолжить твою кирку?

Гитнер сунул ему кирку. Он был сыт по горло. За последние дни бесконечные разговоры о родстве людей и хейдлов лишили петролога даже того немногого чувства юмора, что у него было.