— В Чертоге Исиды?

— Да. Символически. Или на самом деле.

— Но чего она хотела добиться?

В этих словах звучит такая неприкрытая боль, что Пахт резко открывает глаза.

— О! — почти с нежностью вздыхает она. — Конечно. Само собой. Вы не были бы человеком, если бы не испытали сочувствия. Она соткала эти истории так, чтобы они вызывали сочувствие. Вы с ней хотите одного и того же, но по-разному. Вы хотите узнать ее тайны и секреты, она хочет вам их раскрыть — разница лишь в том, что она не желает, чтобы вы узнали ее как текст; ей нужно, чтобы вы увидели мир ее глазами. «В конечном итоге, — говорит она вам, — чтобы разгадать меня, нужно стать похожей на меня».

— Она ошибается.

Пахт поджимает губы, как врач, который только что поставил диагноз и видит типичную реакцию на него.

— Это классика. В поисках Грааля вы должны в это верить, потому что ваше странствие еще не завершилось.

— А я странствую?

— Река жизни остановилась. Только Алкагест может это исправить — совершенное решение и растворение, выпитое из чаши исцеления. Она должна помазать рыцаря, который добудет чашу и вызовет обновление всей земли.

— Я думала, она и есть рыцарь. Она ведь спускается в нижний мир.

Пахт опять качает головой из стороны в сторону.

— Рыцарей может быть много. Или много рыцарей в разное время. Представьте себе игру в музыкальные стулья: на каждом лежит шляпа. Когда садитесь на стул, надеваете шляпу. И вы — иерофант или пилигрим. Вы — судья или повешенный. Вы — жертва или бог. Это зависит…

— От того, с какого угла вы подходите к точке схождения, — заканчивает Нейт, чтобы не закричать. — Но сначала катабасис, путь через преисподнюю. Допрос.

— Да.

— Потом апокатастасис, новое начало. Жертва и перерождение.

— Это своего рода палиндром. Течение времени в обоих направлениях производит одинаковое выражение событий.

— И где мы в этой схеме?

Пахт разводит руками, словно объемлет комнату, весь мир. Она молчит, Нейт наконец говорит сама:

— Как я понимаю, это зависит от того, где мы находимся в данной схеме.

— Где вы находитесь; ее катабасис — не обязательно ваш. Может, в этом суть вашего расследования: оно связывает вас с ней и посвящает в ее таинства. Вы — рыцарь Грааля, щит слабых со святой миссией — исцелить увечную землю. Вы должны задать целебные вопросы. В том-то и беда с этой ролью: вы оказываетесь частью нарратива. Приходите ко мне за решением, а я перед вами ставлю новые, более сложные задачи.

— Но у меня нет щита, — возражает Нейт.

— В самом деле, — говорит Пахт. — Нет? Вот так так. А достаньте-ка всё из карманов и положите на стол.

Разумеется, как только она это делает, в полумраке взблескивает значок Свидетеля: щит, Эгида, увенчанная всевидящим оком.

— Как по мне, сгодится, — говорит Пахт.

Видя отчаяние Нейт, она смеется.

* * *

Снаружи ее ждет зимний вечер, все ослепительное либо черное, без переходов. Инспектор садится в автобус и занимает одно из передних мест на втором этаже, смотрит, как мимо проплывает город. Иногда это помогает ей найти ответы на сложные вопросы или запустить поток свободных ассоциаций, которые потом выводят ее на новые и плодотворные пути расследования. Сегодня она просто смотрит на Лондон и ни о чем не думает, и это почти хорошо.

Только к концу поездки она ловит себя на том, что пристально смотрит на черную полусферу автобусной камеры, зная, что та за ней следит.

* * *

Инспектор не помнит, как открывала дверь и возвращалась домой. Именно то, что мы делаем в жизни постоянно, часто ускользает из памяти. Она варит кофе и потягивается, чувствует, что тело постепенно исцеляется, затем некоторое время сидит в тишине напротив схемы дела на стене; факты и предположения медленно катятся перед ней, как морские волны. Затем Нейт встает.

Она требует и немедленно получает полную биографическую справку Оливера Смита и неплохое представление о роли и управлении Дорожного траста. Нейт начинает просматривать документы, осознает, что они огромные, и отбрасывает их, приказывает Свидетелю составить для нее рабочий конспект. У Смита великолепные показатели, что ее мало волнует, и полный набор обычных связей, привычек, личной жизни и личных заскоков, которые ее тоже не волнуют. На текущем месте он работает среднее количество лет, его часто повышали по службе (она приказывает Свидетелю установить, кем и за что, и подготовить сводную таблицу), и в целом выглядит человеком на подъеме карьеры. Дорожный траст — один из тех обманчиво скучных закоулков правительственных организаций, где власть начинается как следствие готовности заниматься работой необходимой, но непочетной и славной, и накапливается, потому что люди там многое делают с приемлемой эффективностью. Формально траст является не государственной структурой, а наемной неправительственной организацией, работающей по заказу властей. На самом деле траст — не новое предприятие, а очень старинное; его создали, когда хотели проложить сеть дорог еще до викторианской эпохи, а потом он остался при правительстве. Как Почтенная компания изготовителей вееров, принявшая в свое лоно изготовителей реактивных двигателей, траст приспособился и превратился из вспомогательной конторы в центр власти, а теперь стал инфраструктурой, которую в госаппарате замечают не чаще и в которой нуждаются не реже, чем в электричестве или сети оптоволоконных кабелей (их поддержкой траст, в частности, и занимается).

Нейт откладывает реферат и задает еще один вопрос. Ответ оказывается интересным.

Оливер Смит никогда не пользовался кинесическим ассистентом в личных делах.

Инспектор допускает, что это не значит, что он им не воспользовался при разговоре с ней. Но интуиция подсказывает другое.

Он хотел что-то скрыть, и это что-то имеет прямое отношение к делу Дианы Хантер.

Она корпит над его биографией, заваривает себе еще кофе. В какой-то момент, глядя на схему дела, которая теперь висит на стене напротив кровати, Нейт вынуждена признать: даже самый бурный день расследования должен рано или поздно закончиться. И если ее сны принадлежат Диане Хантер, что ж, смена вида деятельности — тоже отдых.

Лишь на пороге сна она понимает, что Оливер Смит даже больший лгун, чем ей казалось.

«Упритесь палкой в снег, — говорит тот же голос, богатый, убедительный, упивающийся собственным звуком. — Или так уже не делают на современных параболических лыжах?»

Она смотрит на потолок темной комнаты.

Черт подери. Это он допрашивал Диану Хантер. Это он.

У вселенной рак.

Крошечная, чудовищно смертоносная опухоль, которую невозможно вырезать. В будущем опухоль разрастется, вгрызется во вселенную и больше ничего не останется, а потом рак станет вселенной, но нас в ней уже не будет. Мы умрем, и, по сути, мы даже никогда не существовали, потому что рак проглотит время и растворит его, и все существовавшее в этой вселенной перестанет существовать, даже как факт истории.