Ну за что мне это?!

Неожиданно лицо Сталина начало медленно багроветь, он перестал дышать и закашлялся. Кашель был таким сильным, что казалось, Отец народов сейчас выхаркнет свои лёгкие. Тут же рядом оказался Власик.

– Вам плохо, товарищ Сталин? – обеспокоенно спросил он, не зная, что предпринять.

Однако постепенно кашель утих, багровость ушла с лица Иосифа Виссарионовича, и он махнул трубкой на своего начальника охраны:

– Николай, я в порядке, ступай…

Когда мы снова остались одни, Сталин доверительно негромко произнёс:

– Здоровье уже не то, суставы болят, в прошлом году инсульт случился, а тут ещё эта зараза прицепилась, вторую неделю дохаю. Врачи пичкают какой-то гадостью, а я лучше их знаю, что мне пить и как лечиться. Но мысли об уходе на покой посещают всё чаще. Уже как-никак пережил себя из вашей истории, о марте 53-го помню, – грустно улыбнулся он. – Я вот и Лаврентию говорю, чтобы готовился меня подменить. Хочется пожить жизнью простого советского пенсионера. Мне этот климат противопоказан, уеду на свою дачу в Гаграх, буду поливать цветы по утрам…

А может, не стоит торопиться с выводом активов? Сталин уже не молод, вон и сам признаётся в своих недомоганиях. Если время потянуть, то, как говаривал незабвенный Ходжа Насреддин, либо ишак сдохнет, либо падишах помрёт.

С другой стороны… Я закусил губу, выдерживая внутреннюю борьбу. С другой стороны, на родине и дышится по-другому, легче, что ли… Лирика, понятно, но ведь куда приятнее бродить среди русских берёзок, с которыми вырос, нежели между кактусов Невады. Разве, изначально оставь мне Ежов достойный выбор, рванул бы я из страны? Да я с превеликим удовольствием принялся бы вкладывать все свои знания и умения в повышение обороноспособности СССР накануне самой кровопролитной войны в истории человечества. Но мне такого шанса не дали.

Зато дают теперь, при этом не обдирая, как липку, а предлагая всего лишь своими активами поддержать не американскую, а советскую экономику.

– Кстати, а вы, товарищ Сорокин, не хотели бы заняться политикой? – отвлёк меня от раздумий голос Вождя. – Вступите в КПСС, для начала займёте пост какого-нибудь секретаря райкома, затем быстрое продвижение по партийной линии, а мы вам в этом деле поможем.

– А что, разве так можно?

– Шютка, – улыбнулся Сталин и негромко, дрябло рассмеялся. – Вы бизнесмэн, делайте то, что вам ближе. Ладно, поговорили, теперь пойдёмте ужинать.

За ужином мне кусок не лез в горло, но я пихал в себя еду насильно, делая вид, что очень проголодался и всё очень вкусно. Хотя и впрямь было вкусно, несмотря на то, что блюда вроде подавались без особых изысков. Иосиф Виссарионович шутил и смеялся и даже заставил меня рассказать анекдот о нём, пришлось вспоминать самый нейтральный:

– Сталин разговаривает по телефону с Черчиллем: «Нэт… Нэт… Нэт… Нэт… Да… Нэт… Нэт…» Кладёт трубку. Поскрёбышев спрашивает: «Товарищ Сталин, а в чём вы согласились с Черчиллем?» – «А это он меня спросил, хорошо ли я его слышу».

Дядя Джо долго смеялся, а потом признался, что слышит этот анекдот впервые и постарается его запомнить.

Разговор перешёл на кинематограф, Сталин поинтересовался сроками планируемого выхода на экраны «Вия», пришлось пообещать уложиться к осени. А на прощание, уже на крыльце, наклонился к моему уху и негромко сказал:

– И спасибо вам, товарищ Сорокин, за сына. Если бы не ваше вмешательство в ход истории, одного из сыновей я мог бы лишиться.

В первый момент я не понял, о чём он, но спустя мгновение сообразил. Это же Иосиф Виссарионович о Якове! В том далёком, ещё довоенном письме на имя Сталина я упомянул, что его старший сын в самом начале войны окажется в плену, а в 43-м погибнет, бросившись на стальную проволоку концлагеря. Вот только какого, я тогда не вспомнил. Но упомянул, что в плену Яков вёл себя достойно. А сейчас Великий кормчий и вспомнил о том письме…

Варе о предложении Сталина я рассказал только на следующее утро. И к моему удивлению, Варя восприняла это известие позитивно.

– А что, я все эти годы знаешь как тосковала по Одессе?! – заявила мне суженая. – Мне эта Америка даром была не нужна, и если бы не задание партии и правительства… Ты даже не представляешь, как мне было противно изображать леди на всех этих выходах в свет. Хотя все знали, что я до знакомства с тобой работала официанткой, и помню перешёптывания за спиной. Будто сами все – потомственные аристократы. – Она фыркнула, сминая между ног свою половину одеяла, и положила ладонь мне на грудь. – У тебя волосы уже седеют, – заметила она, грустно улыбнувшись.

– Надеюсь, только на груди, – хмыкнул я.

– Ну, на голове я тоже замечала седые волоски, а вообще, мне кажется, лёгкая проседь только придаст тебе благородства…

После завтрака я постучался в номер Стетсона, но ответа не дождался. Похоже, Саймон на всю ночь завис с Вишневской. Судя по всему, их отношения шли полным ходом. Ладно, семь футов ему в штаны, а я отправился на «Мосфильм», где меня дожидалось портфолио потенциальных актёров, имена которых я озвучил по телефону ещё до прилёта в Москву.

Памятуя, что Куравлёв и Варлей сейчас пребывают в совсем юном возрасте, я заранее продумал варианты замены. В итоге после долгих размышлений и звонков в СССР на роль Хомы Брута я предложил кандидатуру Юрия Никулина, в настоящее время работавшего в цирке в дуэте с Шуйдиным. А образ зловещей и очаровательной Панночки я предложил воплотить студентке актёрского факультета Киевского института театрального искусства Элине Быстрицкой, уже успевшей сняться в паре фильмов. Оба только начинали свой путь к будущей славе, причём Никулин пока был сосредоточен исключительно на цирке. По своим каналам я выяснил, что после войны из-за якобы отсутствия актёрских способностей Никулин не смог поступить ни во ВГИК, ни в ГИТИС. Знали бы эти экзаменаторы в приёмной комиссии, каких высот достигнет этот парень!

Фотопробы мне понравились, я тут же попросил уведомить актёров, что они утверждены на роли. По остальным ролям я предложил поработать приданному мне в качестве второго режиссёра некоему Адольфу Бергункеру.

– А массовку набирать будем из местных, – добавил я, глядя на обвисший нос своего помощника.

С ним же мы выбирали места для натурных съёмок. Церковь и хутор нужны были настоящие, а не макеты, хотя солидную часть предполагалось снимать в павильонах «Мосфильма». На натурные съёмки мне предстояло отправиться в компании Стетсона и остальных членов съёмочной группы, но без Вари и детей. У них была запланирована поездка в Одессу к моей любимой тёще. Причём туда Варя и дети отправлялись по поддельным документам, а их маршрут из гостиницы на Киевский вокзал должен был напоминать уход от погони. Мало ли, вдруг за семьёй известного американского бизнесмена ведётся наблюдение?

Я был всецело сосредоточен выбором натуры. Заинтересовавшие меня фотографии откладывал в отдельную стопочку.

Опа, знакомые места! Я держал в руках чёрно-белое фото церкви, на оборотной стороне которой было написано: село Зелёное, Гусятинский сельсовет, Тернопольская область. В памяти сразу всплыли события 1943 года, когда я какое-то время партизанил на Тернопольщине и где у нас с Варей впервые случилось ЭТО!