Рация зашипела и умолкла. Спустя минуту представитель вернулся на канал:

– Все, они в курсе. Значит, смотри: посадка – из двери в дверь, организованно, в колонну по одному, за габариты автобуса никто не выходит. По окончании посадки автобус убывает по аллее в направлении стройки, поворачивает к рынку, за рынком останавливается: там перекрытое пространство. В принципе, тут по-другому не проедешь, но предупреждаю: так, на всякий случай, что любое отклонение от маршрута будет интерпретировано как попытка прорыва.

– Я понял. Можно выводить?

– Да, выводите. Станцию возьми с собой, чтоб в любой момент можно было связаться.

– Хорошо.

На посадку заложников ушло от силы пять минут или даже того меньше – специально время не засекал, но благодаря бойцам Андрея погрузка прошла очень быстро и организованно.

– Мы готовы, – доложил я представителю.

– Кто поведет автобус?

– Ну… в общем, тут есть кому вести.

– То есть кто-то из вас едет с заложниками?!

Я промолчал: не знал, как ответить, чтобы не навредить бойцам Андрея.

– Дима, это неважно: все равно каждый пройдет через «фильтр», – правильно истолковал мои сомнения представитель. – Предупреди всех, в пункте прибытия будут очень жестко встречать, так что при высадке аккуратнее: внимательно слушать команды и беспрекословно повиноваться. Любое неверное движение – огонь на поражение. Если кто-то попробует выйти до прибытия – огонь на поражение. И – никакого оружия! Предупреди.

– Хорошо.

Я подошел ко входу и передал условия бойцам Андрея. Они отдали нам свое оружие, и через минуту автобус убыл по установленному маршруту: по аллее вдоль стадиона, у стройки свернул направо и, печально мигнув на прощание габаритами, скрылся за рынком.

Мы остались одни. В коридоре гулял холодный ветер, беспрепятственно врывающийся через распахнутые двери. Тихо «садился» мой фонарь, оставленный на подоконнике, его световой сноп, оптимистичный и сочный несколько часов назад, заметно потускнел и утратил силу.

– Дима, без шести двенадцать, – напомнила рация голосом представителя. – Еще не поздно.

– Да нет, уже… – Говорить не хотелось: в горле стоял комок, я почему-то охрип, и мне катастрофически не хватало воздуха – даже дышать было трудно, не то что болтать с кем-то. – Уже все…

– Дима, дай-ка станцию Феде! – неожиданно попросил представитель.

Я молча протянул рацию: Федя пожал плечами, но взял ее:

– Сказали же: все кончено. Чего тебе еще надо?

– Переключись на третий канал, – посоветовал представитель.

– Зачем?

– Это связь с экипажами танков. Позывные – «Монолиты», соответственно, первый и второй. Первый – командир.

– И что?

– Как это «что»? Знаешь, как бывает: в самый последний момент вдруг вас озарит и решите еще немного пожить.

– Нет, это вряд ли.

– Да переключись, тебе что – лень тумблером щелкнуть?! Они имеют инструкции: до полуночи принять вашу капитуляцию. То есть, если без десяти секунд двенадцать вы крикнете мне, что передумали, я могу не успеть. А так у вас будет прямая связь. Давай, Федя! Это ведь ни к чему тебя не обязывает! Это так – на всякий случай…

Федя несколько секунд размышлял, баюкая рацию в руке: переключиться – выключить – запустить в стену… Что выбрать? Затем он подошел к фонарю, щелкнул тумблером и, нажав манипулятор, пробурчал:

– Ну, переключился. И что дальше?

– «Трибунал» – «Монолиту один», – с сильным шипением проскрежетала рация.

– «Трибунал» на связи, – ответил Федя.

– Как получаешь?

– На «пятерочку».

– Ну вы как там – решили, нет?

– Да, решили.

– И что решили?

– Мы остаемся.

– Не понял, повтори?

– Остаемся, говорю.

– Понял. У вас еще три минуты. Думайте…

Говорят, время перед смертью невыносимо растягивается, и люди вспоминают самые значимые события, которые были в их жизни…

Эти три минуты пролетели как одно мгновение: я так и не успел воссоздать перед мысленным взором ни одного важного события, а просто стоял и тупо смотрел в дверной проем.

И ни фига там не было: ни видений, ни знаков свыше.

Только кромешная тьма, и ничего более…

Помните, как славно все начиналось?

Мир искрился оптимизмом и утопал в яблоневом цвете. «Патриот» готовился к параду в честь Дня города, а я строил грандиозные планы на будущее…

Парада не будет.

«Патриот» никуда не идет.

Сейчас его расстреляют из танковых пушек.

Помнится, какой-то безымянный стрелец, восходя на плаху, сказал:

«Посторонись-ка, государь, я здесь лягу…»

Можешь не напрягаться, Родина, тебе не надо сторониться.

Мы ляжем прямо здесь. Бесславно, безропотно и безысходно, как это сделали до нас многие тысячи безымянных детей твоих, павших за тебя от твоей же карающей десницы…

– Время вышло! – тревожно крикнула рация. – «Трибунал» – «Монолиту»!

Федя одной рукой прижал к себе плачущую Ленку, а в другой все еще держал рацию, словно не решался избавиться от нашего последнего шанса на капитуляцию.

– «Трибунал» – «Монолиту»!

– Жаль, что все так быстро кончилось, – сказал Андрей. – Ну что ж… простите, если было что-то не так…

– Ну, я вас понял, – печально проскрежетала рация. – «Монолит-два», доложи о готовности.

– Да, командир, готов.

– Все – работаем…

– Идите ко мне, родные мои. – Федя уронил рацию на пол и протянул к нам свободную руку. – Дайте-ка я вас обниму…

Обществу, взрастившему

террористов, посвящается

Из домашних мальчиков

Вырастают трусы,

Из послушных девочек

Вызревают б…

Горек дым Отечества,

Если тлеют трупы

Тех, кто отдал жизни

За него, не глядя

На чины и званья,

На бабло и цацки,

Тех, кто не поверил

В сладенькие сказки,

Жадных кукловодов,

Пьющих кровь народа,

Что течет по трубам

Их газопровода.

Лязгнет сталь затвора,

Крик в ночи утонет,