— Интересно, я нормальный, если вот так разговариваю в лесу сам с собой? — сказал я вслух, только чтоб услышать свой голос. Птица затрелила, как флейта в банке — так близко, словно сидела на изгибе моего уха. Я затрепетал от желания вобрать в себя такое, невбираемое. Если бы я мог залезть в этот миг, как в банку, и остаться в нем навсегда, я бы это сделал. Но у меня заболели ноги от того, что я так долго сидел на корточках, и я пошевелился. Невбираемая птица испугалась и исчезла в туннеле из веточек и «сейчас».

Я только успел вытереть задницу листьями мать-и-мачехи, когда огромный пес ростом с медведя, буро-белый волк, бесшумно вышел из темных кустов.

Я думал, сейчас умру.

Но волк преспокойно взял в зубы мою сумку «Адидас» и затрусил прочь по тропинке.

«Это всего лишь собака, — трясся Глист, — она ушла, все в порядке, мы целы».

Стон мертвеца зародился где-то глубоко у меня в недрах. Шесть тетрадей, в том числе одна — мистера Уитлока! И три учебника! Пропали! Что я скажу учителям? «Я не могу сдать домашнюю работу, сэр. Ее унесла собака». Мистер Никсон снова введет в употребление порку тростью — лишь для того, чтобы наказать меня за неоригинальность.

Я бросился в погоню — слишком поздно, — но застежка ремня расцепилась, штаны свалились, и я полетел вверх тормашками, как Лорел и Харди. Прелые листья в трусах, ветка в носу.

* * *

Ничего не поделаешь; я пошел в ту сторону, где скрылась собака. Я изо всех сил вглядывался в листву — не мелькнет ли удаляющийся клочок белого меха. Уитлок меня просто убьет сарказмом. Миссис Коскомб испепелит яростью. Мистер Инкберроу не поверит — его неверие будет таким же негибким, как его деревянная линейка. Черт, черт, черт. Мало того, что для ребят в школе я жалкое ничтожество. Теперь еще и половина учителей решит, что я — напрасный перевод кислорода. «Что тебя вообще понесло в лес на ночь глядя?»

Это, кажется, сова ухнула? Вот кривая лужайка, я знаю ее еще с тех пор, когда мы с ребятами всей деревни играли в войну. Очень серьезно играли, с военнопленными, перемириями, флагами, которые противник пытался украсть (футбольная гетра на палке), и сложными правилами боя — полусалки, полудзюдо. Гораздо более сложная игра, чем у этих паскендальцев на Мальверн-роуд. Когда фельдмаршалы выбирали себе бойцов, меня хватали первым, потому что я классно уворачиваюсь и лазаю. Эти игры были невозможно клевые. Спортивные игры в школе — совсем не то. Спорт не дает возможности побыть кем-то другим, не собой. Сейчас в такие военные игры уже никто не играет. Они кончились на нас. Тропинки в лесу с каждым годом зарастают все сильнее, кроме тех, что идут к озеру, где гуляют с собаками. Входы в лес затягиваются проволочными изгородями или колючими кустами — ежевика или фермеры. Если в лес долго не ходить, он превращается в колючие заросли. Люди теперь боятся за детей, которые бегают в лесу по темноте, как мы бегали когда-то. Не так давно в Глостере убили мальчика — разносчика газет, его звали Карл Бриджуотер. Глостер совсем рядом с нами. Полиция нашла его тело как раз в таком лесу.

Вспомнив про Карла Бриджуотера, я немного испугался. Совсем чуть-чуть. Убийца может бросить тело в лесу, но вряд ли он будет сидеть в лесу, подстерегая жертву. Это был бы полный идиотизм. Здесь не Шервудский лес и не вьетнамские джунгли. Чтобы попасть домой, мне достаточно пройти назад по своим следам или, наоборот, идти вперед, пока я не выйду в поля.

Да, только без школьной сумки.

Два раза я видел белое пятно и вскидывался: «Вон собака!»

Один раз это оказался белый ствол березы. Другой раз — пластиковый пакет.

Безнадежно.

* * *

Впереди обрисовался край старого карьера. Я и забыл про него, так давно мы тут не играли. Высота небольшая, но сверзиться с такой все равно мало кто захочет. Дно карьера было вроде трехсторонней раковины, и наружу вела дорога, идущая к Хейкс-лейн. Или Пиг-лейн? Я удивился, заметив на дне карьера огни и услышав голоса. Я насчитал пять или шесть жилых прицепов, несколько «домов на колесах», грузовик, лошадиный фургон, фургон «Хиллман» и мотоцикл с коляской. Шумел работающий генератор. Цыгане, подумал я. Кому еще быть. У подножия обрыва, над которым я притаился, горел дымный костерок, вокруг которого сидели семь или восемь фигур. Не считая собак.

Я не видел ни ограбившего меня волка, ни своей сумки «Адидас». Но, конечно, моя сумка с большей вероятностью окажется здесь, чем в любой другой точке леса. Но вот в чем вопрос: как мальчику из дома на Кингфишер-Медоуз с четырьмя спальнями, со стеклопакетами «Эверест» подойти к цыганам и обвинить их собаку в том, что она украла у него сумку?

А придется.

Но как? Я же ходил на собрание деревенского кризисного комитета. Но моя сумка! Я решил, что надо хотя бы подойти к лагерю цыган со стороны дороги. Чтобы они не подумали, что я за ними шпионю.

— Ты что, всю ночь будешь тут за нами шпионить?

От шуточки Дуранова папки я обделался на пятерку по шкале от 1 до 10. А сейчас была твердая десятка. В сгустках темноты у меня за спиной возникло лицо со сломанным носом. Полное ярости.

Я вроде бы начал умолять:

— Нет… я только хотел…

Но я не успел закончить, потому что отступил на шаг.

Воздух и пустота.

* * *

Земля и камни ехали вниз, и я ехал вместе с ними, крутясь («Тебе повезет, если только ногу сломаешь», — вставил Нерожденный Близнец), крутясь, крутясь, как игральные кости в стакане («Черт! Поберегись! Осторожно!») фургоны-ключицы-костры… Я остановился, и из меня вышибло дух.

Собаки скакали в дюймах от меня, исходя бешеным лаем.

— ПОШЛИ ВОН, СУКИНЫ ДЕТИ!

Град земли и камушков — лавина меня догнала.

— Ух ты, — проскрипел голос, — да откуда же его черти принесли?

Это было как в кино, когда герой очнулся после обморока и лица плавают у него перед глазами. Но страшнее — из-за темноты. У меня болело сразу в двадцати местах. Но болело как ссадины, а не как удар топором, и я решил, что ходить смогу. Перед глазами у меня все тряслось, как в стиральной машине ближе к концу цикла. «Мальчишка упал с обрыва! Мальчишка упал с обрыва!» — раздавалось по карьеру. Людей в свете костра прибывало. Лица у них были подозрительные, а то и враждебные.

Старик что-то сказал на непонятном языке.

— Его еще рано хоронить! Можно подумать, он со скалы упал!

— Ничего, — в рот набился песок. — Вроде ничего.

— Парень, встать можешь? — спросил кто-то рядом.

Я попытался, но у земли еще не закончился отжим.

— Копыта не держат, — решил хриплый. — Присядь-ка у огонька, муш.[53]Ну-ка, помогите кто-нибудь…

Поддерживаемый чьими-то руками, я сделал несколько шагов к огню. Мать и дочь, обе в фартуках, вышли из жилого прицепа, где по телевизору шли «Новости срединных графств». Обе женщины были сильно потрепаны жизнью. Одна держала на руках младенца. Дети пихались вокруг, стараясь разглядеть меня получше. Они были явно дичее и намного жестче любого из нашей параллели, даже Росса Уилкокса. Такие мелочи, как дождь, простуда, драки, травля, сроки сдачи домашних заданий, этих ребят явно не волновали.