И из-под земли, на полуразбитых телегах поднялись во весь рост лучники, а перед ними непрошибаемой стеной встали копейщики. Беги французы в атаку, они успели бы смять англичан, но мчались-то они грабить, а потому растерянно заметались под градом стрел. И кто-то истошно завопил:

– Засада!

А иные голоса дружно подхватили:

– Спасайся! Беги! Все пропало!

И прозвучало самое страшное на войне:

– Мы окружены!

Когда французы поняли, что не успевают добежать, то дружно повернули назад, но их безжалостно били в спины, и до подножия холма добраться смогли лишь немногие. Пушки не могли поддержать их убийственным огнем, ведь по пятам за обезумевшими от страха французами мчались англичане. Капитан Фастольф лично возглавил контратаку, разя бегущих направо и налево, в несчетный раз те устлали собственными телами родную землю. Это был полный разгром, везде, куда ни падал взгляд, лежали мертвые тела с нашитыми на одежду белыми крестами.

Если кто из французов и успел спастись, то лишь благодаря некоему гасконскому дворянину отчаянной храбрости по прозвищу Ла Гир, то есть Гнев. Англичане, вконец утомленные выходками буйного гасконца, прозвали шевалье Божьим Гневом. Собрав в единый кулак шестьдесят рыцарей, бесстрашный Ла Гир смял британцам левый фланг и даже заставил их попятиться, за это время разгромленные французы успели беспрепятственно разбежаться.

Сам Этьен вовсе не счел происшедшее подвигом, он и слов-то таких не употреблял, к тому же числил на счету десятки куда более опасных дел. Французский народ отблагодарил отважного гасконца по-своему: вплоть до Великой Революции лицо Ла Гира красовалось во всех карточных колодах. Вглядитесь в червового валета былых времен, это он и есть.

Забегая вперед, заметим, что Орлеанская Девственница в том славном пантеоне заняла место пиковой королевы, а мать ее, Изабелла Баварская, – королевы червовой. Вот что является истинным показателем народной любви и популярности, а потому какая разница, что понаписывали о «героях былых времен» историки?

Тяжелораненого графа Дюнуа едва успели спасти верные оруженосцы. Вороной жеребец вынес беспомощного хозяина в последний момент, тот лежал поперек седла, не подавая признаков жизни. Еще на поле боя графу выдернули бронебойную стрелу из правого бедра, которая с вызывающей легкостью пронзила тяжелый рыцарский доспех хваленой немецкой стали. Увы, увесистый трехгранный наконечник остался в глубине раны, английские лучники умышленно крепили их к древкам кое-как, рассчитывая именно на такой исход. Позже, уже в Орлеане, в поисках застрявшего в кости наконечника хирурги искромсали все бедро, затем рана нагноилась.

Капитан Фастольф приказал бросить на месте разбитые французскими ядрами телеги, а сам с богатыми трофеями, в том числе захваченными на поле боя пушками, спокойно продолжил путь. Он таки довел большую часть обоза к осаждающим город войскам, исполнив данный ему приказ. Как ни странно, герцог Бедфорд ничем не отметил сэра Фастольфа за победу, случившееся сражение британцы и за битву-то не посчитали.

Облагодетельствованные десятками брошенных телег с едой, жители окрестных французских деревень долго вспоминали сражение как День селедки. Качественно просоленной рыбы из разбитых бочек высыпалось столько, что хватило чуть ли не на полгода интенсивного питания. А остальная добыча – от досок и колес до вполне целых бочек и мешков? Плюс одежда и обувь, снятая с убитых. Да мало ли что забитый, живущий в страшной нищете серв может подобрать на поле боя, чтобы удачно приспособить в хозяйство! Еще и триста лет спустя пейзане праздновали двенадцатое февраля, выставляя на столы соленую селедку.

Шарль Бурбонский граф Клермон, узнав о страшном разгроме, дрогнул и спешно повернул назад, не рискуя преследовать опасный обоз. Беззащитная поначалу дичь обернулась хищником с острыми клыками и стальными когтями. Еще можно было настичь ослабленный боем английский отряд на марше, когда он беззащитен, уничтожить захватчиков, если бы не одно но. Граф Клермон лишь накануне получил золотые рыцарские шпоры, а проиграть первый бой – плохая примета. Вот если бы была гарантия победы, а так… Уж лучше отступить, рассказывая всем встречным-поперечным о силе и могуществе британской короны.

Франция вновь погрузилась в ступор, а из осажденного Орлеана начали потихоньку разбегаться войска. Горожане, поначалу смотревшие на королевские войска и шотландских наемников как на заступников, начали роптать. Люди попросту не понимали, почему, вступив в бой с пушками и троекратным превосходством в людях, французы вновь проиграли. Добавляли неразберихи английские шпионы, назойливо твердившие на всех перекрестках о предателях-дворянах, готовых вот-вот сдать город британцам.

Дошло до того, что городское ополчение с боем попыталось отогнать охрану ворот, чтобы военные не смогли открыть их англичанам. Постепенно горожанами овладела апатия, а шотландские наемники незаметно исчезли из обреченного города. Всем в Орлеане было ясно, что наступает конец.

– Сражаться бесполезно, – уныло твердили горожане. – Англичане и в самом деле непобедимы.

Когда речь зашла о том, чтобы вынести англичанам ключи от города и сдать Орлеан, тяжелораненый граф Дюнуа попросил вытащить носилки на городскую площадь.

– Французы, – просто сказал он, – я знаю, мы потеряли последнюю надежду. Все, чего прошу, – потерпите еще чуть-чуть, ибо было мне видение: грядет Избавительница. Обещанная пророчеством Дева Франции в белых доспехах и на белом скакуне, а в деснице ее полощет на ветру стяг королевского дома, золотые лилии на лазоревом фоне.

– Избавительница, грядет Избавительница, – передавали друг другу измученные осадой люди, плечом к плечу заполонившие городскую площадь.

И тогда впервые прозвучало из чьих-то уст:

– Орлеанская Дева, спасительница и заступница! Оборони нас и защити!