Когда Жанна представила нас барону, я вел себя скромно, но с достоинством. Я не боялся, что сьер де Рэ опознает обидчика, поскольку вблизи он видел меня всего лишь несколько секунд, а лицо я в тот раз разукрасил черными полосами. К тому же большую часть нашего прошлогоднего свидания было темно, а шевалье быстро убегал. Я вежливо поклонился, когда назвали мое имя и должность. Выпрямившись, обнаружил прелюбопытную вещь: барон прямо поедал меня горящими глазами. Поймав мой взгляд, де Рэ тут же отвернулся.

Разбитая крестьянскими телегами и фургонами торговцев дорога вилась в обход холмов, ныряла в небольшие рощицы, огибала овраги, по деревянным мостам перепрыгивала неширокие реки. Таких, как мы, воинских отрядов странствовало по дорогам Франции десятки и сотни.

В центре, рядом с четырьмя гигантами, с ног до головы закованными в блестящий металл, держалась тонкая юношеская фигурка в белых как снег доспехах. Невысокий воин так ловко управлялся с гигантским вороным жеребцом, что, лишь подобравшись поближе, ты мог понять, что это – девушка.

Вопрос только в том, как подобраться, ведь вокруг нее скачут лучники, что, не прекращая ни на минуту, шарят по сторонам внимательными взглядами. А снаружи еще одно стальное кольцо – две дюжины особо подобранных рыцарей, все средних лет, повидавшие виды. Здесь нет места юным энтузиастам, что безоглядно ринутся в бой при виде противника.

Задача у шевалье иная: сберечь Надежду Франции. Судя по суровым лицам и отточенным движениям, рыцари лягут все, но приказ исполнят. При каждом двое оруженосцев, у этих нет трехметровых рыцарских копий, зато у каждого на поясе длинный меч и увесистая булава, у многих к седлу подвешены тяжелые франциски.

В десяти лье от замка отряд углубился в густой хвойный лес. Холодный зябкий ветер, сумрачная погода и разбитые вязкие дороги сделали свое дело, утомив как всадников, так и лошадей. Барон после краткого совета с Жаком де Ли решил не останавливаться на привал, ехать до последнего, но добраться до деревни Фьербуа.

Мысль весьма здравая, я тоже считаю, что лучше лечь попозднее, но зато в тепле и под крышей. И чем быстрей мы доберемся до Тура, тем меньше шансов на то, что неведомые враги, уже дважды покушавшиеся на Жанну, устроят засаду. Смеркается, уставшие кони понуро свесили головы, всадники тихо переговариваются между собой, не забывая внимательно прислушиваться к лесным звукам.

Я пристраиваюсь рядом с младшим «братом», тот, незаметно оглянувшись на дядю, выразительно подмигивает. Во всех армиях и во все времена это мигание значит заискивающее: «Ты же доктор, у тебя есть». Ухмыльнувшись, кидаю ему фляжку с коньяком, молниеносным движением баварец выхватывает ее из воздуха и, сделав добрый глоток, с широкой улыбкой кидает обратно. Через пару минут я тихо говорю:

– Жаль, что не смогли взять живьем последнего из убийц, мог бы вывести на заказчиков.

Пьер, помолчав, бросает осторожный взгляд на старших «братьев», еле шевеля губами шепчет:

– Мы и собирались взять живьем, ты уж не обижайся. Так уж вышло, что либо ты, либо он. Война! Жанна не дала его схватить, вмешалась не вовремя. Крикнула Жаку: «Бей!» Ну, тот сдуру и ударил.

Я понятливо киваю. Незаметно закусив губу, понемногу отстаю. Ну да, меня никто и не собирался спасать. Эмоции в нашем деле лишь вредят, а потому баварские «братья» думали лишь о деле. Они скорее допустили бы, чтобы я погиб, чем потеряли бы важного «языка». Подумать только, если бы не Жанна…

Я рывком вскидываю голову, доведут меня как-нибудь приступы задумчивости до беды! Конь, хитрая скотина, воспользовался тем, что всадник где-то далеко, и потихоньку остановился, даже дышит еле-еле, чтобы не спугнуть мои мысли. Остальные и не заметили, что я отстал, а возможно, посчитали, что так и надо. Личный лекарь легендарной пастушки из Шампани – лицо доверенное, каждый день наравне общается с Самой и ее угрюмыми верзилами-братьями. Такого даже неудобно спрашивать о чем бы то ни было: захочет, сам расскажет, а нет – так нет.

– Не стыдно? – укоряюще спрашиваю я.

Конь тихонько фыркает, начинает медленно переставлять ноги. Я внимательно прислушиваюсь, но, кроме шума ветра и скрипа деревьев, ничего не слышу. Воздух холодный и влажный, в еловом лесу мрачновато, но зато он напоминает мне о родине. У нас в Сибири подобные пейзажи не редкость.

Похоже, я порядочно отстал от отряда, но не беда, сейчас нагоню. Я пришпориваю скакуна, тот с первой черепашьей скорости переходит на вторую, лишь бы отвязался. Подумать только, что этому ленивому созданию я, возможно, обязан жизнью! Дело в том, что, когда я все же догоняю отряд, там вовсю кипит бой.

Место для засады выбрано удачно. В этом месте дорога сужается (с боков ее подперли неохватные стволы деревьев), затем резко поворачивает вправо. Дождавшись, пока растянувшиеся тонкой цепочкой воины окажутся внутри ловушки, нападающие повалили заранее подрубленные деревья впереди и позади отряда, обрушив на захваченных врасплох французов град стрел.

Я внимательно прислушиваюсь к звукам сражения, без труда вычленив рев баварских «братьев», сухие, отрывистые команды барона и крики нападающих. Судя по всему, после короткой перестрелки воины сцепились врукопашную. По всему выходит, что мне нет никакой нужды рваться в бой, там и без лекаря хватает воинов, причем настоящих мечников и копейщиков. Вопрос в том, чем я могу им помочь.

Я бросаю поводья на сухой сук, что торчит из ближайшей ели на уровне плеча. Теперь, если не вернусь, скакун легко освободится сам. В добрых коричневых глазах светится горячая благодарность, жеребец счастливо вздыхает. Будь у коня сейчас яблоко, клянусь, он угостил бы меня. Все-таки прав лейтенант Жардоне, учивший меня верховой езде. Зря мы не считаем лошадей за разумных существ, ой, зря! Ведь животное выглядит счастливым не оттого, что может отдохнуть. Явно понимает, что не попадет в бой, а могло бы, оттого и смотрит преданно, чуть ли не с обожанием.

Аккуратно ступая по хрустким сучьям, в изобилии устилающим землю, я по дуге обхожу поле боя слева и, пригнувшись и прячась за стволами деревьев, выхожу в тыл к нападающим. Звон оружия и яростные крики становятся все ближе. Выглянув из-за очередного ствола, я буквально утыкаюсь носом в спину громко пыхтящему арбалетчику. Торопясь, тот натягивает скрипучий ворот боевого арбалета, верно, торопится поучаствовать в бою. Подождав, пока не закончит, стремительным движением бью стрелка в правый висок. Удар хорошего французского кастета кожаный шлем не держит, пропускает. Что-то тонко хрустит, арбалетчик поломанной куклой сползает вдоль ствола.

В бою нет места сантиментам, но я помню каждого, кого пришлось убить. Что сказать в оправдание? Сакраментальное: все они были плохими парнями, вдобавок собирались лишить жизни меня и моих друзей? Звучит как-то по-детски, признаю. Но до Страшного суда я еще придумаю достойные, убедительные слова, а сейчас не время терзаться сомнениями.

Я внимательно оглядываюсь с трофейным арбалетом в руках; а вот и цель, метрах в трех полубоком ко мне стоит еще один стрелок. Арбалетный болт пробивает жилистую шею насквозь, до половины уходя в толстый ствол. Справа доносится громкий топот, я мгновенно разворачиваюсь в полуприсяде, разряженным арбалетом бью налетевшего на меня воина прямо в лоб. Пока тот оглушенно мотает окровавленной головой, пытаясь встать с четверенек, его же выпавшим из рук мечом я пришпиливаю неудачника к земле.