– Только пока не знают, – сказал Максим, – как это…

– …провести?

– Через сенаты проведут, – отмахнулся Максим, – а не знают, как оформить или упаковать в такую обертку, чтобы массовый электоратель проглотил и тем самым развязал им руки.

Фирестоун сказал задумчиво:

– Наши люди уже начали готовить некоторые шаги.

Воркующий голос мягко и нежно произнес над их головами:

– Милый, к тебе направляется гостья… Впустить, не пустить, отказать, тебя нет дома, уехал, спишь?

– Лежит пьяный, – добавил Фирестоун саркастически. – Как говорит, как говорит!.. Почти вижу, как она расстегивает пуговицу за пуговицей и даже снимает все с себя…

Максим поколебался, бросил взгляд на невозмутимого Фирестоуна и буркнул:

– Я никого не жду. Так что… не впускать. И не называй меня милым хотя бы при гостях…

Фирестоун сказал довольно:

– Вон оно! С чего и начнется бунт роботов.

Через пару минут дверь красиво распахнулась, заиграла торжественная музыка. Аллуэтта вошла яркая, счастливая и нарядная, но увидела в кресле Фирестоуна, охнула.

– Папа!.. Ты почему здесь? Я же просила тебя не заявляться к Максиму Максимовичу!.. Почему ты так поступил?

Максим при всем неудовольствии, что она как-то сумела пройти к нему, вдруг ощутил некое странное чувство стадности, или как его еще назови, но они с Фирестоуном – два самца и потому сейчас как бы в одной команде.

– Аллуэтта, – сказал он мягко, но строго. – С родителями нужно разговаривать вежливее. Сильверстер прибыл по моему приглашению, если тебе это так важно.

Она распахнула рот.

– Что-о-о?

– Но тебе это не должно быть важно, – сказал он строго. – Иди на кухню и приготовь нам что-нибудь… что твой отец любит.

Фирестоун спросил как ни в чем не бывало:

– А что любишь ты?

Максим надменно искривил губу.

– Я ем все. Мужчине недостойно быть знатоком в еде.

– Я тоже ем все, – ответил Фирестоун бодро. – А говоришь, мы разные!.. Люди дела все из одного металла. А остальные… из не при женщине будь сказано, а моя девочка, как вижу, уже становится ею.

Аллуэтта фыркнула и ушла на кухню, слышно было, как сердито гремит посудой.

Фирестоун хитро смотрел на Максима.

– Так что мы обсуждали?

– Координацию действий большого бизнеса, – тихо сказал Максим и покосился на открытую дверь кухни, Аллуэтта вполне может подслушивать, – и науки. На том поле, которое вроде бы не наше, но принимаемое теми футболистами, чьи решения больно отзываются в научной среде…

– …и в бизнесе, – добавил Фирестоун. – Наверху во всех странах задумываются, как обуздать эту дурь. Аксиома, что человек с возрастом умнеет. Даже тот, кто ничему вроде бы не учится и никакие курсы не посещает, все же с каждым годом обогащается жизненным опытом, что позволяет… ну, скажем, реальнее оценивать, что происходит.

Максим снова покосился на дверь, сдержался от дерзости, что вертелась на языке.

– Как говорят в детском саду, – обронил он, – это аксиома.

– Не секрет, – сказал Фирестоун все так же невозмутимо, – что революции совершаются молодежью, которую в своих целях ведут один-два хитрых жука среднего возраста. У молодежи энергии много, ума мало. Вот ее энергию используют те, у кого ума хватает сообразить, как этих молодых честных дураков разжечь, натравить и бросить хоть на танки, хоть на стены правительственных учреждений.

Максим все больше прислушивался к звукам, доносящимся из кухни.

– Ну? – сказал он отстраненно.

– Так вот, – закончил Фирестоун, – сейчас в самом деле на законодательном уровне принимаются меры, чтобы этих хитрожопых вовремя нейтрализовать. У меня сведения из первых рук! Страной должны управлять эксперты, а ими не становятся в тридцать лет. На митингах же вообще, напоминаю, школьники да студенты!.. А еще уже почти принят в подкомитетах закон насчет ограничения в выборах для слишком молодых… Осталось только голосование во вторник, но, уверен, пройдет большинством голосов. Даже абсолютным.

– Ого, – сказал Максим заинтересованно, – сильно пришлось смягчить для прохождения?

Фирестоун тоже покосился в сторону кухни.

– Всего на пару лет, – сказал он довольно. – Сенат, конгресс, Государственную думу, кнессет, Великий Хурал… всех достала эта бездельничающая молодежь! Ишь, не знают, как навести порядок в собственном доме и дворе, а берутся указывать, как рулить страной и каким курсом вести!.. Если честно, жизнь настолько усложнилась, что сейчас не то что двадцатилетний, даже не всякий взрослый может разобраться в усложненных программах кандидатов в президенты! Такие избиратели ориентируются на их внешний вид, мускулатуру и уверенный голос, а это, увы, совсем не то, что на самом деле нужно управляющему страной.

Из кухни донеслась мягкая мелодия, в широкий проем вкатился столик, мигом оценил, где расположились ученый и магнат, подъехал и убрал шарики, заменяющие устаревшие колесики.

На столешнице два десятка тарелочек с горками аппетитно пахнущих штук, из которых Максим узнал только поджаренные куриные грудки, четыре высоких стакана с напитками.

– Хорошо она вас кормит, – заметил Фирестоун с одобрением.

Максим взглянул косо.

– Сегодня зашла ко мне второй раз. И то наверняка по делу. Первый раз просто как курьер…

– Молодец девочка, – одобрил Фирестоун. – Как курьер?.. Умница.

Максим стиснул челюсти, магнат все истолковывает по-своему, что ему ни объясняй, но смолчал и принялся за незнакомые блюда. На что только простой народ не расходует ум и энергию, у него даже хватает наглости и дурости утверждать, что это искусство, что равно и даже выше достижений науки, ведь искусство вечно… ха, посмотрим, что останется от вашего искусства еще через несколько лет…

– Что-то соли маловато, – сказал Максим. – Пойду поинтересуюсь.

– Больно не бей, – сказал Фирестоун вдогонку. – Хотя, вообще-то, чем сильнее жену бьешь, тем суп вкуснее.

Максим вышел на кухню, Аллуэтта сразу же обернулась, все еще злая и расстроенная.

Он спросил злым шепотом:

– Как ты вошла?

Она широко и предельно невинно распахнула глаза.

– Меня впустили…

– Как?.. Даже без предупреждения?

Она ответила тем же торопливым шепотом:

– Наверное, твоя квартира скачивает апдейты?.. И сама устанавливает все скопом?

– Ну да, – ответил он, – когда мне возиться с каждой по отдельности? Но не во вред же мне себе устанавливать!

Она прошептала: