раз собиралась позвонить своему домовладельцу, который беспечно сообщил мне, что он ничего не может сделать, чтобы исправить этот беспорядок, когда вошёл Нокс. Он совершил ошибку, подумав, что, поскольку я выглядела собранной, я не разваливалась по эмоциональным швам.

Грубая ошибка.

Я подхожу к нему ближе, подсвечник поднят, мои глаза сощурены и впиваются в него.

— Где он? Скажи мне, чтобы я могла пойти и убить его.

— Он занят.

— Чем?

— У него деловая встреча.

— Сегодня воскресенье.

Он пожимает плечами.

— Детка, просто оставь всё как есть.

— Нет, я не оставлю всё как есть! Ну же, Нокс, ты, правда, не собираешься сказать мне, где он?

— Зависит от обстоятельств.

— Продолжай?

— От того, нападёшь ли ты на кого-нибудь с этим подсвечником, — он протягивает руку и вырывает его у меня из рук. — И собираешься ли ты устроить большую сцену.

— Я не буду устраивать сцен, — машинально отвечаю я.

Его бровь с сомнением выгибается.

— Не буду! — настаиваю я, скрещивая пальцы за спиной. — Обещаю.

Он продолжает смотреть на меня.

— Хочешь, чтобы я поклялась на мизинце? — предлагаю я.

— Господи, — бормочет он в потолок. — Она скрещивает пальцы за спиной и предлагает поклясться на мизинце, как воспитательница детского сада. Чейз облажался.

— Знаешь, я здесь, — я скрещиваю руки на груди. — Я тебя слышу.

Его глаза снова щурятся, когда они возвращаются к моим.

— Знаю это, детка.

— Пожалуйста, скажи мне, — умоляю я, мой голос лестный.

Он замолкает, глядя на меня.

— Пожалуйста, — тихо повторяю я.

— Господи, — он выдыхает воздух. — Он в своём кабинете. Спустись на один этаж, поверни налево. Не могу пропустить это.

— Спасибо.

Я улыбаюсь ему, хватаю сумочку со стойки и направляюсь к дверям лифта.

Всю дорогу вниз я репетирую, что собираюсь сказать Чейзу.

Начиная с того, что "ты сумасшедший", и заканчивая тем, что "я никогда не перееду к тебе".

Ладно, может быть, не никогда.

Но не в течение долгого, дооооооооолгого времени.

Когда двери со звоном открываются, я выхожу в коридор, который мне уже знаком. Конечно, в последний раз, когда я была здесь, он был в агонии ремонта, и меня водила по кругу отчуждённая блондинка по имени Анита… но это определённо представительский люкс в "Крофт Индастриз".

Всё ещё есть признаки работы, незаконченные участки стен, отмеченные синей клейкой лентой, небольшие кучки штукатурной пыли в углах коридора, прозрачные пластиковые шторы, защищающие деревянные полы от капель краски, но по большей части всё выглядит великолепно. Исчезли кричащие зелёные тона, ужасные ковры, тяжёлая мебель. Помещение было со вкусом оформлено в том, что я начинаю признавать фирменным вкусом Чейза: практичная, симпатичная мебель, которая является высококлассной, но не неудобной.

Я бреду по коридору и снова оказываюсь у внушительных двойных дверей, которые, как я знаю, на этот раз ведут в кабинет Чейза. Кажется, что миллион лет назад я стояла перед ними в своей рабочей форме, прижимая к груди папку с произведениями искусства, беспокоясь о встрече с тем, кого найду внутри.

Если бы я только знала…

Я делаю глубокий вдох, расправляю плечи и тянусь к ручке. Как только мои пальцы сжимают ручку, я говорю себе оставаться сильной, даже если он попытается вытащить свою пещерную чушь, которая крадёт все рациональные мысли из моей головы буквально одним взглядом, одним прикосновением, одним словом.

У нас состоится нормальный, взрослый разговор об этом.

Я чётко изложу своё мнение, и он будет слушать с уважением.

Всё будет хорошо.

И, может быть, после того, как мы разберёмся с этим, как нормальные люди, мы испечём ещё несколько блинов. Обнажёнными.

Я борюсь с улыбкой при этой последней мысли, думая, что это, вероятно, не сулит ничего хорошего для силы моих аргументов, если я уже простила его в своих мыслях. Но я ничего не могу с собой поделать, в конце концов, мы говорим о Чейзе.

Поэтому, сделав ещё один глубокий вдох, я толкаю дверь и захожу внутрь, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

И все эти глупые, близорукие мысли вылетают у меня из головы.

Потому что он не один.

На сиденье напротив него сидит мужчина.

Человек, которого я сразу узнаю, вероятно, потому, что я очень на него похожа.

Майло Уэст.

* * *

— Джемма, — говорит мужчина, как только видит меня, с удивлением на лице и печалью в голосе.

— Джемма, — говорит Чейз, поднимаясь на ноги, с беспокойством в голосе и извинением в глазах.

А я… ну, я ничего не говорю.

Я просто поворачиваюсь на каблуках и бегу к лифту в конце коридора.

— Джемма! Джемма, подожди!

Я слышу, как Чейз зовёт меня, но не останавливаюсь, пока не добираюсь до лифта, пролетая безмолвно мимо испуганной Аниты за стойкой регистрации. Я снова и снова вдавливаю палец в кнопку вызова, проклиная её медлительность.

— Джемма.

Голос Чейза, запыхавшийся от бега, совсем близко. Я знаю, что он стоит прямо за моей спиной. Моё тело напрягается, как спринтер на старте, ожидая выстрела. Я не поворачиваюсь к нему лицом. Я не двигаю ни единым мускулом, за исключением пальца, который постоянно нажимает на кнопку вызова.

— Солнышко…

— Не надо.

— Если бы ты только послушала…

— Я сказала, не надо, — мой голос язвителен, разрывается от гнева и недоверия. — Я не хочу слышать, что ты сейчас скажешь. Я не хочу быть рядом с тобой.

— Ты не должна быть одна…

— Прекрати.

Он вздыхает.

Я чувствую, как он делает шаг ближе, так что между моей спиной и его передней частью остаётся лишь крошечное пространство. Я чувствую тепло, исходящее от него, через этот крошечную полосу разделения. Его дыхание шевелит волосы у меня на затылке с каждым выдохом.

Мне требуется вся сила воли, чтобы не обернуться и не посмотреть на него и не сократить расстояние между нами. Я знаю, что, когда он обнимет меня, я буду чувствовать себя лучше — в мире нет такого утешения, как объятия Чейза.

Но я этого не делаю. Я не могу.

Не тогда, когда каждый раз, закрывая глаза, я вижу образ мужчины, в которого влюбилась, сидящего напротив человека, который никогда меня не любил. Человека, который возмущался моим существованием с того момента, как я была зачата. Человека, которого я никогда не хотела видеть, встречаться или даже слышать.

Чейз всё это знал, он всё равно обратился к нему.

Так что не имеет значения, что он пытался всё исправить, исправить меня. Это всё равно предательство. Это всё ещё больно.

Двери лифта, наконец, открываются, и я вхожу внутрь. Я