— Вот и хорошо, — одобрил штаб-сержант. — Но там, в канцелярии роты, затарили немножко рому на бакшиш. Ты и уснешь получше, как бухнешь малость. Айда со мной.

В ротной канцелярии они застали полкового штаб-сержанта за беседой с квартирмейстером. Человеческое горе часто выплескивается в виде гнева и упрямства.

— Ебаный свет! — говорил он хриплым непослушным голосом. — Я те говорю, хлебну я говна, пока найду такого человека, как Бартон.

Еще не отошедший от своих переживаний Берн, потрясенный и ошеломленный услышанным, пытался понять, как это получается, что раскуроченное тело бедняги Бартона еще не успело окончательно утонуть в грязи, а эти двое уже спокойно говорят о нем, поминая добрыми словами многие его способности и качества, которые у него действительно были. И тут штаб-сержанта снова прорвало:

— Можно было, сука, дать ему хоть какой-то шанс!

— А я считаю, что ни один человек не должен получать больше шансов, чем остальные, — спокойно возразил сержант-квартирмейстер Хейлс.

— Я уже сыт по горло этой ебаной жизнью, — говорил полковой, и по его тону Берн прекрасно понимал, что тот ищет себе неприятностей. Однако они посидели еще некоторое время, попивая ром и вспоминая погибших. Потери были не очень велики. Когда сержант Тозер собрался уходить, Берн с радостью последовал за ним, а вскоре обнаружил, что шагает несколько неуверенно: столько всякой чепухи не могло бы прийти ему в голову еще каких-то полгода назад. Сняв лишь верхнюю одежду, он завернулся в одеяло, чувствуя себя одиноким и несчастным. А потом внезапно провалился в сон. И ощутил себя бредущим в тумане, который был лишь немногим жиже, чем грязь под ногами. Дышать становилось все труднее, воздуха почти не осталось, а грязь начала засасывать его, и уже невозможно было вытаскивать из нее ноги. Снаряды рвались вокруг ломаными красными молниями, и страшные руки, ужасные мертвые руки тянулись к нему из ожившей грязи, хватая его, цепляясь и неумолимо утягивая вниз, а грязь, оказывается, была насквозь пронизана ржавой негнущейся проволокой, и люди со звероподобными лицами с ликующими воплями бросались на него, а он отчаянно боролся, отбиваясь.

— Эй, чо за шухер? — поинтересовался капрал Джейкс. — Чо за хуйня такая?

Вынырнув из сна, Берн обнаружил, что пытается душить ничего не понимающего парня, который спал рядом, а Джейкс пытается оторвать его от несчастной жертвы.

— Не ссы, паря, это он со сна.

— От сна? Да что за еб твою мать? На хуя он сюда спать приперся, весь дом, на хуй, перевернул, — вопрошала озверевшая от злости жертва.

Берн пробормотал какие-то невнятные извинения и, отвернувшись, снова закутался в одеяло.

— Если не ругаться, когда бодрствуешь, то наверстываешь свое во сне, — резюмировал капрал Джейкс, снова погружаясь в прерванный сон.

Первое, о чем узнал Берн утром, была новость о полковом штаб-сержанте. Он, оказывается, поругавшись с Рейнольдсом, сержантом из канцелярии, настаивал на встрече с адъютантом, чтобы доказать тому, что совершенно трезв. Адъютант, в свою очередь, нашел этот вопрос слишком деликатным, чтобы разрешить его без медицинского заключения, и теперь полковой находится под стражей, и его ожидает трибунал, поскольку доктор дал однозначное заключение не в его пользу. Берн нашел его в круглой палатке на заднем дворе под присмотром штаб-сержанта роты D. Он ушел в отказ, отвергал обвинения и был полон презрения к жизни, а с Берном говорил лишь о том ночном кутеже в Милхарборе. Невозможно было не восхищаться его отказом делиться своими горестями с кем бы то ни было.

Утром было только одно построение для переклички, и Берну пришлось подробно доложить капитану Марсдену о гибели Мартлоу и Адамса, а затем о ранении Минтона. Притчард рассказал о ранении Шэма и подтвердил по некоторым пунктам показания Берна в отношении остальных. Это было долгое и безрадостное дело. Во второй половине дня они выдвинулись вперед, чтобы занять новую линию обороны справа от Блаенау. Теперь им все было безразлично, все стало просто рутиной.

Пару дней спустя в предрассветный час Берн стоял в стрелковой ячейке траншеи. Рядом, в том же отсеке, дрых капрал Джейкс. В эти дни погода стала значительно лучше, дожди прекратились. Вскоре после начала смены Берн впал в какое-то странное состояние, перестав ощущать себя. Он вовсе не спал и не терял связи с окружающей реальностью; напротив, каждый его нерв был напряжен до предела. Он пристально вглядывался в темноту, полную неумолимой скрытой угрозы, и его сознание проникало сквозь эту тьму, прощупывая шаг за шагом те сорок — пятьдесят ярдов территории, в которой ничто не должно было ускользать от его внимания. За ее пределами лежала совсем уж терра инкогнита, о которой он не мог предположить ничего определенного. Эта попытка обострить свою восприимчивость сверх всякого предела закончилась, по крайней мере на этот момент, не только вытеснением его собственной личности и ее слиянием с теми объектами познания, которые он еще мог воспринимать, но и трансформацией самой реальности во что-то вовсе уж невероятное и фантастическое. Он давно привык к таким фокусам восприятия и перестал придавать им малейшее значение.

Ночь была безмолвной. Лужи и другие плоские мокрые поверхности отражали то, что лишь слегка напоминало свет. На фоне светлеющего неба у горизонта ему были видны обрывки проволоки и покосившиеся опоры, а за ними в густеющую темноту уплывали беспорядочные клочья полупрозрачного тумана. Да и сама темнота постоянно менялась, то проясняясь до почти полной прозрачности, то снова затуманиваясь. Луна скрылась за грядой облаков, и без ее света звезды еще ярче сияли в морозном воздухе. Временами напряженность тишины нарастала сверх всякого предела, так что казалось, она вот-вот лопнет с треском ломающейся льдины. Затем ее пресекал визг снаряда, или же несколько снарядов один за другим проносились над головой, завывая на все лады, раздавался глухой звук разрывов, им вторила сбивчивая трескотня пулемета вдалеке. Мозг, столь трепетно реагирующий на малейшую вибрацию в окружающем пространстве, просто не реагировал и не фиксировал в памяти такие звуки, если в них не было непосредственной угрозы. В то же время ухо пыталось уловить другие звуки — неуверенные шаги в темноте, скрип и позвякивание колючей проволоки. А глаза искали крадущуюся тень где-нибудь там, на границе стелящегося тумана.

Его окружало глубокое неземное