Не время.

Не пришло еще. Он должен остановить это падение, и остановит, что бы ни произошло. Пусть жар и сожжет его пальцы, руки, его самого… пусть Кохэн станет пеплом над родным городом, но он хотя бы попытается…

…боль сводила с ума. И небо корежилось от крика, который Кохэн не сумел сдержать, зато солнце постепенно наливалось белым жаром.

Оно будет жить.

Выпьет Кохэна до дна, но будет жить…

…и Атцлан.

Дед не узнает. Никто не узнает. И хорошо. Кохэн не собирался становиться героем. Он просто был.

…а потом быть перестал.

И очнулся.

Он явственно осознал, что находится в месте престранном. Тело ныло, как после долгой тренировки. И мышечная боль отчасти заглушала иную. Кохэн провел ладонью по груди, убеждаясь, что не привиделись ему рисунки.

Кажется, он нанес их сам, как и должно поступать жрецу.

Он жрец?

Его сделали. Самое поганое, что пробуждение не лишило его памяти. Отнюдь. Он прекрасно осознавал и себя нынешнего, и себя прошлого.

Кохэн со стоном вцепился в волосы.

…что он…

…убил… содрал шкуру с человека… и пусть человек этот был законченным ублюдком, но Кохэн не лучше… почему он сделал это?

Заставили.

Нет, легко сказать, что заставили, списать на чью-то злую волю, но ведь он и до того собирался убить. Не так жестоко? А какая разница?

Остальные же…

Скольких он зарезал? Хватит не на один смертный приговор. И это будет справедливо.

Он опустился на колени и зачерпнул горсть пепла, от которого слабо, едва ощутимо, веяло силой.

…он свободен.

И мертв для тех, кто полагает себя хозяевами Нью-Арка.

…если уйти, просто уйти, его не станут искать. Точнее будут, но без особого рвения. После напишут, что погиб в подземном лабиринте. Пропал без вести. Удачный исход.

А он выберется.

Если повезет.

…до железной дороги… многие бродяги так путешествуют. Из города в город, чем дальше от Нью-Арка, тем лучше… и возможно, когда-нибудь Кохэн доберется до Атцлана. Ему не будут рады, но он хотя бы окажется дома.

Трусливые, подлые мысли.

И ладони обожженные ноют. И сжигает стыд, заставляя кусать губы.

Это бесчестно. Но разумно. Разве Кохэн не пытался всегда поступать разумно? Так к чему ненужное геройство?

…когда я страдаю, я становлюсь сильным…

Голос сестры звучал так близко, что Кохэн обернулся.

Никого.

Ничего.

Пустота. И призраки прошлого рождены его воображением…

…когда мы в печали.

Когда мы, рыдая, бродим здесь, на земле…

Он явственно ощутил прикосновение к плечу.

— Ты здесь?

Нет, ее давно нет. И с той поры, когда они, до той минуты неразлучные, спустились в подземелья Атцлана, Кохэн одинок. Он сам боялся признаться себе в этом одиночестве.

В тоске.

В собственной никчемности.

…это значит, что Бездна близка…

Кохэн закрыл глаза. Теперь присутствие сестры он ощущал явственно. Ее близость. Ее запах. Тепло ее тела… если так стоять, то…

— Что мне делать?

Ее имя — имя колибри. Ее тело — священный тростник, пронизавший сердце птицы-кецаль. Она сама — суть смерть и рождение. Она пыталась рассказать о том, а Кохэн не понял.

Струсил.

Отступил. И унес с собой половину ее, как и она забрала в Бездну половину его. Теперь же целому суждено воссоединиться.

— Решай сам, мой беспокойный брат… — она поцеловала его, как когда-то, в щеку. — Решай сам… вот ступени. Вот дороги. Ты можешь выбрать любую.

Кохэн обернулся.

Ее он не увидел, как не увидел и Бездны, лишь смутные тени, маячившие на грани реальности. И эта реальность не готова принять их.

Клинок?

Кохэн поднял его.

Путь?

По лестнице вниз. По ступеням, на которых кровь засыхала бурою пленкой. Мимо тех, кто еще недавно был человеком, а ныне превратился в груду плоти. Он заставлял себя смотреть, запоминать каждого, и память оживала.

Это как картотека.

Лицо за лицом. Снимки черно-белые, плоские немного. И люди на них одинаково счастливы. Вот старик, прихваченный случайно, не иначе. Он грязен и худ, и сердце его само по себе устало биться. Вот девушка… с рыжими волосами… красивая… Кохэн знает ее, хотя на алтаре впервые увидел.

Нэсс.

Он запомнит это имя и вырежет на коже, если найдет хоть один чистый лоскут.

Вот женщина… ухоженная, полноватая, но все одно заметно, что она любила себя. Даже после смерти она пыталась выглядеть… достойно?

Хорошее слово.

Мужчина… и снова женщина… еще одна… логично. Мужчины сильны физически. А вот женщины — легкая добыча. Их собирали со всего города. И счастье, что среди мертвецов нет детей.

Относительное счастье.

У освежеванного тела Донни, Кохэн остановился. И стоял долго, разглядывая то, что, собственно говоря, осталось. Что ж… Донни заслужил смерть. Единственный, пожалуй, о ком Кохэн не сожалел.

Дороги и вправду лежали разные.

Мощеная вела к воде и твари, которая с удовольствием сделает именно то, что подсказывает ей инстинкт. Теперь-то ее волю ничто не сдерживало.

Но Кохэн может попытаться одолеть тварь.

У него есть клинок и сила.

Теперь есть сила.

Тени за его плечами обретали плотность, они, заглянувшие в явь этого мира, обживались в нем. И если Кохэн позволит, тени укажут иной путь.

…след на камнях.

…зверь почуял бы запах, но Кохэн не был зверем. Но и ему было даровано многое. Он шел по этому следу, оставленному белесыми каплями крови, и с каждым шагом обретал уверенность, что поступает верно.

…боковой коридор.

Узкий и с каждым шагом становится все у́же.

Кости под ногами. Белесые, хрупкие, они не ломались, но рассыпались, прикрывая прахом прах. И значит, та, чья кровь указала дорогу, прошла уже.

Коридор спускался ниже.

И еще ниже.

И закончился внезапно, вывел в очередную пещеру, тьму которой разгоняли зеленые светящиеся колонны. Кохэн не сразу и осознал, что видит перед собой.

Жуки-падальщики.

Молчаливые сторожа кладбищ.