7. Американец Моррис саркастически подвел итог так называемого Брауншвейгского манифеста и показал, как этот глупый документ сплотил всех патриотов, сказав им: «Будьте все против меня, потому что я против вас всех, и получше сопротивляйтесь, потому что у вас нет никакой надежды…» И в ответ получил: «К оружию, граждане!» Всюду распевали новый гимн – «Марсельезу», написанную Руже де Лилем в Страсбурге для рейнской армии, но принесенную в Париж пришедшими пешком шестьюстами марсельскими федератами. Эти честные патриоты должны были оказать помощь парижанам в свержении монархии. Ибо большинство – и среди них Дантон, Камиль Демулен, Марат, Фабр д’Эглантин – пришло к заключению, что для победы над европейскими государями нужно иметь руководителя из другой среды. Война требовала объединения нации, установления республики и сильного правительства. Но Робеспьер считал, что зло коренится не только в государе, но и в Законодательном собрании. Он стремился к диктатуре. Париж готов был поднять восстание. Нерешительное, достаточно монархическое Законодательное собрание занимало выжидательную позицию, но наряду с Парижской коммуной образовалась «повстанческая коммуна», настроения которой подогревались Дантоном и его славными малыми кордельерами. 10 августа эта коммуна организовала день, решивший судьбу Людовика XVI. Накануне, с целью обезоружить сопротивление, был арестован и казнен Манда, командир Национальной гвардии, который защищал короля. Национальные гвардейцы, швейцарцы и дворяне выразили готовность защищать дворец Тюильри. Но когда восставшие начали приступ, многие защитники перешли на сторону народа. Генеральный прокурор Редерер посоветовал королю укрыться в стенах Законодательного собрания. Королева возражала, она предпочитала умереть на месте, но Людовик XVI сказал: «Идемте!» Председательствовавший Верньо принял королевскую семью. «Сир, – произнес он, – вы можете положиться на твердость Законодательного собрания; его члены поклялись умереть, защищая права народа и учрежденную власть…» Но действия оказались менее твердыми, чем слова. Законодательное собрание следило за развитием восстания и меняло свое поведение в соответствии с развивающимися событиями. Когда захватили дворец Тюильри и перебили швейцарскую гвардию, собрание проголосовало пока еще не за свержение, но за «временное отстранение от должности» короля вплоть до решения Национального конвента. Законодательное собрание решило поместить короля в Люксембургский дворец. Коммуна требовала отвести его в башню Тампль, где он находился бы под надзором народа. Робеспьер поддержал Коммуну, эту новую, непосредственно народную власть.

8. Однако кто-то должен был управлять. Начиная с 10 августа две трети депутатов, крайне напуганные, не решались являться в Законодательное собрание. Коммуна торжествовала. Революция поменяла свою классовость. Партия равенства потерпела поражение. Победу одержала партия насилия. Робеспьер желал простой и абсолютной диктатуры Коммуны. Дантон позволил дальнейшее прозябание Законодательного собрания. Чем оно ему мешало? Ведь он чувствовал себя хозяином положения. Избирается исполнительный комитет из шести членов. Формально Дантон состоит в нем только министром юстиции, но на деле все решает он. К чему он стремится? Его соперники утверждали, что лицо Дантона, «пылающее и украшенное кокардой… лицо одухотворенного трибуна… непримиримого греческого вождя» (А. Матьез) – это всего лишь маска, которую Дантон приобрел в трудных финансовых ситуациях, что он получал деньги от Англии и герцога Орлеанского, вероятно пообещав им свергнуть монархию для извлечения своей выгоды. «В Париже он остается человеком из предместий, защитником пролетариата… А в Арси-сюр-Об, в своем родном краю, он покупает землю, ферму, леса, сто гектаров пашни» (П. Гаксот). Как бы то ни было, но он держал в своей власти жирондистов и диктовал им свою волю: выборы Конвента путем всеобщего голосования; выявление подозреваемых и родственников эмигрантов; создание Революционного трибунала. И наступит день, когда этот же трибунал приговорит Дантона к смерти.

Дени Раффе. Восставший народ захватывает Людовика XVI в Тюильри 20 июня 1792 г. Гравюра. После 1792

Неизвестный художник. «Сентябрьские убийства» 1792 г. Расправа в больнице Сальпетриер в Париже. Гравюра. Около 1793

9. С 10 августа по распоряжению Марата началось избиение дворян и священников. Требовалось устрашить страну. 2 сентября Коммуна, чувствуя опасность со стороны Законодательного собрания, напуганного приближением эмигрантов и пруссаков, развязала бойню. Убивали во всех тюрьмах. Кто судил? Тот, кто называл себя судьей. Кто осуществлял казни? Тот, кому нравилось проливать кровь. Сентябрьская резня – это вспышка коллективного садизма. Это дело рук не парижан, а горстки душегубов. В тюрьмах погибли более тысячи двухсот заключенных. Сцены, полные ужаса и похоти. Среди погибших – принцесса де Ламбаль, подруга Марии-Антуанетты. Законодательное собрание, чувствуя себя мишенью, не посмело вмешаться. А Коммуна одобряла подобные действия. Общественное мнение странным образом оставалось безразличным и циничным. «Резня продолжается, погода стоит прекрасная», – писал американец Моррис. Дантон, который мог бы прекратить эту бойню, не вмешивался, говоря о «необходимом правосудии». Но через несколько месяцев он в этом жестоко раскаялся. Оправданием ему может служить только страшное напряжение той эпохи. На Францию наступала половина Европы. Офицеры дезертировали. Париж, оказавшись во власти психоза осажденных, жаждал террора. Можно лишь сожалеть, что Дантон и Робеспьер ничего не сделали для прекращения резни. «Необходимо разозлить и просветить санкюлотов». Но санкюлотов больше злили, чем просвещали.

1. За пределами Парижа выборы в Конвент проходили в спокойной обстановке, почти при полном безразличии народа. В провинции еще не звучало слово «республика», но уже никто не осмеливался называть себя роялистом. Вновь избранными депутатами владели три основные идеи: поддержать уничтожение привилегий, избежать контрреволюции, которая повлекла бы репрессии, и защитить собственность. Провинция оставалась консервативной. В основной своей массе Конвент представлял мелкую буржуазию, его избирали как противовес сентябрьской резне. Но в Париже верх одержала Коммуна. В новом собрании жирондисты (экс-бриссотинцы) располагались справа. И вновь бывшая передовая партия, не изменяя своей программы, превратилась в партию умеренную. Из 750 членов Конвента примерно 165 являлись жирондистами. Напротив них, с левой стороны, сидели монтаньяры. Их возглавлял Дантон со своими приспешниками: Камилем Демуленом и Фабром д’Эглантином. Невозмутимый, корректный Максимилиан Робеспьер ждал своего часа. Возле барьера держался самый умный из фанатиков – Сен-Жюст. Он считал, что «суть республики состоит в уничтожении всего, что ей противостоит». Странное определение жизни через небытие. На вершине «Горы» – Жан-Поль Марат, человек болезненный, циничный и часто жестокий. Он считал, что знает нищие слои, и говорил о них с состраданием. Из всех этих людей он один способен был понять смысл социальной революции. У «Горы» существовала программа: общественное спасение, осада, чистка партийных рядов, диктатура. Между жирондистами и монтаньярами располагалась третья партия, молчаливая и выжидающая, – «равнина», или «болото». Депутаты «равнины» наблюдали за представителями Жиронды и «Горы», готовыми вцепиться друг другу в глотки. Некоторые из них уже полагали, что наступит день, когда они создадут на этих трупах новое правительство. Между тем «бешеные», располагавшиеся слева от монтаньяров, стремились к обобществлению собственности, что проистекало из революционной логики монтаньяров.