Джоанна закрыла лицо ладонями, стараясь скрыть брызнувшие из глаз слезы, однако уже через мгновение они ручейками потекли по щекам.

– Джо, о моя Джо, не плачь. Пожалуйста, не плачь! – воскликнул Гай голосом, выдававшим сдавившую его сердце боль. – Я не могу вынести то, что тебе нанесена такая рана, что рана нанесена тебе из-за меня.

– Ты ни в чем не виноват, – сказала Джоанна, с трудом проглатывая забивший горло комок. – И больно тебе так же, как мне. Самое страшное то, что я не могу смягчить эту боль, я не могу помочь ни тебе, ни себе. Что случилось, то случилось, Гай, и мы не в силах ничего изменить. Нам придется научиться жить с этим.

Она посмотрела Гаю в лицо и увидела, как его искажает гримаса боли. Он опустился в свое кресло, положил руки на стол и уронил на них голову.

– Можно ли научиться жить, заставив сердце перестать биться?

Джоанне показалось, что кто-то пронзил ее острой иглой.

– Не надо. Пожалуйста, не надо, – простонала Джоанна и изо всех сил прижала руки к бокам, чтобы не потянуться к Гаю и не взъершить его густые, темные, слегка вьющиеся волосы. Именно этого ей нестерпимо хотелось сейчас. А потом положить бы голову ему на плечо, уткнувшись носом в шею, и вдыхать исходящий от него терпкий освежающий аромат – такой знакомый и родной и такой уже для нее недоступный.

Джоанна теперь не должна прикасаться к нему, она лишена права любить его. Она даже не заметила, как ноги сами собой подвели ее к креслу напротив письменного стола – креслу, в котором она провела столько счастливых часов и которое теперь стало чужим. Она почти упала на мягкое сиденье и замерла, чувствуя себя совершенно разбитой и опустошенной.

– Но если не в Италию, то куда? – спросила Джоанна.

Гай поднял голову и посмотрел на нее, явно не понимая, о чем она спрашивает. Его сделавшиеся совсем темными глаза были полны слез.

– Что? – переспросил он.

– Куда я могу переехать, чтобы быть рядом с Майлзом и в то же время достаточно далеко, чтобы не пересекаться с тобой?

– Зачем? Ради всего святого, Джоанна не отталкивай меня окончательно. В этом нет необходимости.

– Нет-нет, есть! – возразила она, сердясь на себя, что не может объяснить, и стараясь подобрать нужные слова. – Я не смогу видеться с тобой и никак не проявлять свою любовь. Я не сумею лгать, не сумею притворяться, даже если захочу. Мы… Ты и я не должны больше приближаться друг к другу. Неужели ты сам этого не понимаешь?

Гривз несколько долгих мгновений молча смотрел на нее, и смешавшиеся в этом взгляде боль и любовь придали ему такую силу, что он проникал в самую душу. Джоанна физически ощущала этот взгляд, будто Гай с его помощью прикасался к ней. Она с силой прикусила губы, чтобы не разрыдаться.

– Джоанна, – произнес он чуть слышно, но очень четко, – я сделаю все, о чем ты попросишь меня, за исключением одного. Я могу пересилить себя и позволить тебе уехать, хотя один Бог знает, чего мне это будет стоить, но я не смогу вырвать тебя из своего сердца. Ты – источник моих жизненных сил. Поэтому не проси не любить тебя. Выполнить эту просьбу я не в состоянии.

Джоанна наклонилась к нему и прижала дрожащие пальцы к его губам.

– Не говори больше ничего… Пожалуйста! – взмолилась она. – Мы не должны говорить друг другу подобные вещи. Больше никогда… Наверное, самый лучший вариант – нам больше не видеться, по крайней мере какое-то время.

Гай пристально посмотрел на нее. Его лицо было мрачным, уголки губ нервно подергивались.

– Тогда послушай, что я скажу тебе напоследок, – прошептал он. – Я всегда буду любить тебя.

– И я тебя, – с трудом, как бы против своей воли произнесла она. – Мне надо идти. Я обещала Майлзу прийти к нему. Правда, ума не приложу, что ему сказать о том, как я буду жить дальше.

– Скажи, что на какое-то время переезжаешь во вдовий дом, – предложил Гай, уставившись на свои руки. – Скажи, что, как и раньше, будешь каждый день кататься с ним на лошадях, что не бросаешь его, что Маргарет будет приводить его к тебе. Вдовий дом совсем близко, не более мили, и до него не трудно дойти пешком. Что касается меня, я буду сохранять дистанцию, если это, по-твоему, так нужно. Обещаю.

Джоанна с силой сжала пальцами виски. Вдовий домик? Совсем близко… И так далеко. Но в любом случае это лучше, чем вообще ничего. Она кивнула и поднялась.

– Хорошо. Я так ему и скажу.

– Спасибо тебе, Джоанна, – мягко произнес Гай три слова, которые сейчас вмещали для него целый мир.

– В этой ужасной передряге, в которую мы угодили, нет ничего, что стоило бы благодарности, – ответила она, не поворачиваясь к Гривзу лицом, чтобы он не увидел ее. Сердце сжалось от непереносимой печали, и надежд на то, что эта боль пройдет, не было никаких.

Дни тянулись бесконечно долго, и Джоанна мечтала, чтобы поскорее пришла ночь и она бы могла уснуть, чтобы обо всем забыть, но такими же долгими ночами молила о наступлении утра, которое бы избавило от коротких, полных кошмаров снов, непреодолимого желания плакать и мокрой подушки. Было ей хуже днем или ночью, Джоанна не могла ответить даже самой себе. Если и имелась какая-то разница, то совсем не заметная. Болезненным было каждое мгновение, каждый вздох, как у человека с воткнутым между ребер ножом, сердце которого почему-то продолжает биться. Единственным, что отвлекало и успокаивало ее, были послеобеденные прогулки с Мило. Впрочем, и они то и дело напоминали о том, чего она лишилась, – ни этот мальчик, ни его отец уже никогда не станут ее семьей.

Майлз сел прямо на землю у вишневого дерева и достал свой блокнот для рисования. С некоторых пор не надо было угадывать, что он хотел изобразить.

– Иди сюда, Джо, посмотри, – позвал ее Майлз.

Джоанна присела рядом и начала рассматривать рисунок. Пампкин пасется под белой от цветов кроной вишни, а Боско лежит, свернувшись колечком, у пня.

– Очень хороший рисунок, малыш, – сказала она совершенно искренне. Майлз, вне всякого сомнения, обладал наблюдательностью и отлично чувствовал пропорции. С такими качествами он со временем вполне мог стать великолепным художником, если конечно, выберет такой путь в жизни.

Вот только узнает ли об этом она? С тех пор как появилась Лидия, прошло три недели, и жизнь Джоанны раскололась вдребезги. И все эти три недели Джоанна жила в каком-то полусне. Она была скорее мертвой, чем живой. Аппетит полностью отсутствовал. А то немногое, что она заставляла себя съесть, почти сразу же вызывало неприятные ощущения в желудке, будто мучавшая душевная боль заполнила внутри нее все пространство, не оставив места ни для чего иного. Чем дольше все это продолжалось, тем чаще приходила мысль об отъезде в Италию. Возможно, там, вдалеке, Джоанна избавится от этой бесконечной пытки, постаравшись обо всем забыть. Банч приняла это решение с поразительным спокойствием. Более того, она его поддержала. Понаблюдав за мучениями Джоанны, Банч, ни слова ни говоря, начала потихоньку собирать ее и свои вещи. Они планировали уехать следующим утром.