Вероятно, самым странным, что произошло с Лемом, была ссора с Филипом Диком. Потому я выделю под неё отдельную линию в этой главе.

Когда в 1991 году были опубликованы письма Филипа Дика, а среди них и его параноидальные доносы в ФБР, донос на Лема стал в Польше настоящей сенсацией. Написанный в сентябре 1974 года (до конца неизвестно, был ли он выслан в Бюро расследований), он предупреждал об «обезличенной группе» со штаб-квартирой в Кракове, действующей под криптонимом «Л.Е.М.» и имеющей цель внедриться в американскую научную фантастику. Из-за интриг, которые плёл Дик против Лема, в 1976 году польского писателя лишили почетного членства в SFWA (Американском Сообществе Писателей Научной Фантастики и Фэнтези), которое дали ему тремя годами ранее[391].

Это всё звучало так сенсационно, что можно лишь обижаться на Лема – почему он не рассказал эту историю Фиалковскому или Бересю или не описал её в одном из автобиографических фельетонов. Если, однако, посмотреть на это в более широком контексте, то для Лема, кажется, вся эта ситуация не имела ни малейшего значения. Важнее для него тогда были проблемы со здоровьем и цензурой. Насколько я его знаю из писем и комментариев родных и друзей, он посвящал намного больше внимания покупке «Мерседеса», чем переписке с Диком. И правильно – ведь всё это волнение было обычной бурей в стакане воды.

Всё началось с того, что в «Фантастике и футурологии» (1970), третьей и последней из больших эссеистических книг Лема, Дик был представлен едва ли не графоманом.

Хоть почти обо всех американских писателях Лем высказывался там плохо, никогда не имея высокого мнения о жанре, в котором сам работал (вспомним хотя бы его критическое мнение о «Пирксе» или «Возвращении со звёзд»).

Когда он выслал эту книгу Францу Роттенштайнеру – австрийскому любителю фантастики, который начал с ним переписываться в 1968 году, восхищённый «Непобедимым», тот заметил, что оценка Дика несправедлива, потому что базируется главным образом на романе «В ожидании прошлого», который даже его самые верные почитатели не называют высоким достижением писателя.

Однако в условиях работы над монографией об американской science fiction за железным занавесом Лем был обречён на те книги, которые попали ему в руки – потому что кто-то привозил, потому что имелись в библиотеке, потому что как раз нашёл в книжном магазине во время одной из (немногочисленных в шестидесятых годах) поездок на Запад. Выбор описанных в «Фантастике и футурологии» произведений был – хочешь не хочешь, надо это признать – очень случайный (хотя и так удивляет своей многогранностью, особенно принимая во внимание обстоятельства).

Роттенштайнер предложил выслать Лему лучшие произведения Дика[392]. Лем, конечно, согласился и в начале 1972 года получил посылку (там были книги Клайва Стейплза Льюиса, Альгиса Будриса и Урсулы Ле Гуин, которые Роттенштайнер посчитал достойными). Австриец (как и сам Дик) считал лучшим произведением Дика «Человека в Высоком замке» – альтернативную историю, в которой немцы выигрывают Вторую мировую войну. Лем был не в восторге. Он ответил Роттенштайнеру, что, по его мнению, эту идею лучше реализовал Отто Базиль в «Если б фюрер это знал!» (1966, первое польское издание 1993)[393].

Зато его поразил «Убик»[394], который он признал «двух мнений быть не может – лучшим» романом Дика. В июле 1972 года он заявил, что намеревается издать эту книгу в «своём дорогом издательстве»[395], как в письме к Роттенштайнеру он описал «Wydawnictwo Literackie» (ох, если бы директор Курц это увидел!). Роттенштайнер предложил свою помощь в поиске прав на перевод[396] и познакомил писателей между собой.

Только была одна проблема: «Wydawnictwo Literackie» не могло платить авторам в валюте. Право на это имели только три издательства: «PWN», «PIW» и «Czytelnik». Это не было прописано ни в одном законе или распоряжении, просто происходило из чего-то, что в ПНР было важнее, чем конституция и кодексы – бюрократической инерции. Так было всегда, потому, если бы «Wydawnictwo Literackie» вдруг попыталось нарушить эту систему, распределение валюты отобрали бы у кого-то другого. Этот кто-то, разумеется, при первой же возможности отомстил бы, так что никто не был заинтересован в том, чтобы нарушать эти правила. Всё в том режиме так работало[397].

Сначала Лем недооценил эту проблему[398]. В конце концов, он и сам был в такой же ситуации, так что ему хорошо знакомо решение. Писатель должен приехать за счет издательства, забрать гонорар в местной валюте и потратить всё на месте – так он поступал в Праге, Москве или Берлине.

Действительно, часто это решало проблему. Феномен популярности в ПНР латиноамериканской литературы – моё поколение зачитывалось им в возрасте средней школы – частично объяснялся тем, что тамошние писатели просто соглашались на это. Они приезжали в Польшу за счёт издательства, их селили в Варшаве или Кракове в дорогом отеле, а потом они тратили свои злотые на что хотели. Один купил лошадь, а второй – почти как герой Бареи – выехал одетый в пять кафтанов, ещё кто-то за одну ночь спустил всё на девочек и алкоголь, а на следующий день требовал в долг, чтобы хотя бы дотянуть до конца пребывания. Об их приключениях до сих пор ходят анекдоты среди ветеранов издательского рынка ПНР, и это, безусловно, заслуживает отдельной книги.

Планы Лема в любом случае предусматривали подобное решение проблемы: «Дик должен смириться с тем, что деньги сможет получить только в злотых», – писал он Роттенштайнеру ещё в 1971 году[399]. Однако Дик был более трудным случаем, чем латиноамериканские авторы. В 1971 году распался его очередной брак, он был на пороге бездомности. Зависимый от амфетаминов и других наркотиков, по уши в долгах от дилеров.

В то же время, когда Лем переписывался с Роттенштайнером на тему возможности издать его роман в Польше, Дик стал жертвой воровства. Полиция подозревала, что он сам всё подстроил, чтобы иметь оправдание перед своими кредиторами. Судя по тому, как этот период своей жизни Дик описывает в романах «Валис» и «Помутнение», так могло быть на самом деле.