– Эй, ты, – окликнул ее голос. Ксорве узнала тлаантотский выговор. – Не хочешь подняться и рассказать нам, что ты делаешь в сокровищнице канцлера?

Ее привели во дворец, напоили крепким вином и завернули в теплые одеяла. В юности, в самом начале службы у Сетеная она всегда возмущалась такому обращению, предпочитая зализывать свои раны в одиночестве. Теперь она не стала сопротивляться. Пленницу увели. Ксорве усадили у камина в верхней гостиной.

Зелено-золотым, как листва дуба, вихрем Сетенай ворвался в комнату. Глаза Ксорве, к ее стыду, наполнились слезами.

– Ксорве?

– Господин, – сказала она. Порывшись в кармане, она вытащила Реликварий. Больше ей нечего было сказать.

Никогда раньше она не видела Сетеная утратившим дар речи, но он молча протянул ладонь, чтобы забрать Реликварий, и сжал руки Ксорве в своих.

– О, чудесное создание, – сказал он. – Разве ты когда-нибудь меня подводила?

Он перевернул Реликварий, поглаживая поверхность, как будто не в силах поверить, что он настоящий. А затем – словно никаких преград никогда не существовало – он открыл крышку. Ксорве не могла разглядеть содержимое, но после всего пережитого ее мало что не интересовало.

– Ах, – сказал Сетенай. – Конечно. О, конечно. – Он смотрел на содержимое шкатулки так, будто Ксорве и весь остальной мир исчезли. – Боже мой! Сколько времени прошло? Какой же я дурак.

В конце концов, он, кажется, пришел в себя. Захлопнув крышку, он засунул Реликварий во внутренний карман халата.

Ксорве сразу же заметила, что в нем что-то изменилось, но не могла сказать, что именно. Внешне никакой разницы не было. Нечто похожее произошло, когда они вернулись в Тлаантот, вспомнила Ксорве. Стоило им войти в город, как Сетенай тут же стал быстрее, мудрее, полным жизни, уверенным в себе. И теперь случилось то же самое, только перемены были раз в десять заметнее. В его глазах появился непривычный блеск.

Впервые в жизни он, склонившись, поцеловал Ксорве в лоб чуть правее шрама, оставленного Моргой. Когда он выпрямился, его глаза радостно сияли, и он похлопал себя по груди, где под слоями парчи был спрятан Реликварий.

– Где ты нашла его?

– Он все еще был у Оранны, господин. Мы нашли ее в земной обители Ирискаваал, в Антрацитовом Шпиле.

По его лицу пробежала легкая тень узнавания, но он просто кивнул.

– Вы знакомы еще со времен Дома Молчания, – сказала Ксорве, не в силах повторить остальные слова Оранны.

– Да, это так, – подтвердил Сетенай. – Опасная женщина. Ты должна знать, как много для меня значит, что ты вырвала это из ее рук. О, Ксорве. Лучшая и самая ценная из моих слуг. Ты сделала меня собой. Благодарю тебя.

Ксорве опустила глаза. Все это напоминало сон – абсурдный и тревожный.

– Господин, Тал потерялся. Где-то там. – Его поразило заклятье, и она не знала, выжил ли он. – Он серьезно ранен. И я не знаю, как мы попали в сокровищницу. Это бессмыслица.

– Хм, – отозвался Сетенай, стоя перед камином. – Да, как странно.

Она выбросила это из головы. Лабиринт Отголосков – необычное место, где может случиться что угодно.

– Я прослежу, чтобы Талассереса нашли. Не волнуйся за него. Ты расскажешь мне, как все произошло? – он расположился в кресле напротив нее.

Ксорве сглотнула.

– Да, господин, – сказала она. Она до сих пор ощущала эту тяжесть снега, эту усталость. Она чувствовала себя так, будто наполовину увязла в нем. В последний раз ей удалось поспать, когда они летели с Шутмили на украденном корабле. – Я хотела спросить, – добавила она. Сейчас или никогда. – Оранна сказала, что вы забрали меня из Святилища, просто чтобы доказать свою правоту в споре. Это правда?

Теперь она видела снег наяву, белые хлопья закружились перед глазами. Она не могла заставить себя посмотреть Сетенаю в лицо. Его голос слышался издалека, будто его доносил ветер, но не успела она понять его ответ, как провалилась в беспамятство.

Могила Отступницы не оправдывала свою репутацию: в ней не было цепей. Не было ни колеса, ни дыбы, ни печи – по крайней мере, в той части крепости, где Верховный инквизитор Канва Жиури заточила в тюрьму свою племянницу.

Жиури заглянула в смотровое окно. Помимо кровати, в камере Шутмили было много книг, а над очагом висела икона Линарьи Лучезарного. Комната была тихая, но не совсем, сюда доносился шум ветра и волн. Трудно было догадаться, что там, за решеткой.

Шутмили сидела у окна и смотрела на серое пространство внизу, как она делала каждый день с тех пор, как Жиури привезла ее сюда. Отсюда не было видно отдельных волн. Море поднималось и опускалось единым целым.

Жиури покачала головой и повернулась к своему гостю, адепту квинкурии. Он выглядел в точности как Бдение, за исключением черного пояса, расшитого красным. Это был адепт Рубина, одной из главных исследовательских квинкурий. Непривычно было видеть поблизости одинокого адепта без его двойников, но остальные члены Рубина работали в библиотеке или лаборатории в Могиле.

– Боюсь, то, о чем вы просили, невозможно, Верховный инквизитор, – сказал он.

– Не понимаю, почему это невозможно, – ответила Жиури. Прошло уже больше недели с тех пор, как они прилетели в Могилу Отступницы, и от каждой последующей неудачи она начинала шипеть от разочарования, как фитиль, с каждым дюймом приближающий взрыв. После событий в Антрацитовом Шпиле она чувствовала себя изможденной. Отрава от оберега все еще давала о себе знать. Если она двигалась слишком быстро, нерв защемляло, и она теряла равновесие. – И как вы можете быть так уверены, даже не проведя осмотр?

– В этом нет необходимости. Я мог бы сказать это еще до того, как вы привели меня сюда. Союз кандидата с квинкурией – процесс, известный как «слияние», – требует волевых усилий от всех вовлеченных в него. Если кандидат не хочет, его не удастся подчинить, – голос Рубинового был таким же ровным и невозмутимым, как у Бдения, но с визгливой ноткой, которая действовала Жиури на нервы.

– А если ее опоить? – предложила Жиури. Вышло слишком прямолинейно, но вся эта затянувшаяся операция была на редкость неэффективной. Порой подбирать слова не имеет смысла. Порой просто нужно продолжать, пока дело не будет сделано.

– Нет, Верховный инквизитор, – сказал Рубиновый. В его голосе не слышалось неодобрения. Похоже, слияние лишало членов квинкурии то ли желания протестовать, то ли просто способности его выражать. – Подобное действие крайне затруднило бы процесс слияния, – добавил он.