старик был рядом с Тревертонами и последовал за ними, когда все закончилось. Он все еще был погружен в апатию скорби, которая охватила его с самого начала. Но когда на следующий день Розамонда с мужем заговорили о переносе останков в церковный двор Портдженны, они заметили, как его тусклые глаза внезапно прояснились и он начал прислушиваться к каждому их слову. Через некоторое время он поднялся со стула, подошел к Розамонде и с тревогой сказал:

– Думаю, мне пойдет на пользу, если я смогу проводить ее. Мы собирались вместе вернуться в Корнуолл, когда она была жива. Ты позволишь нам вернуться вместе теперь, когда она умерла?

Розамонда попыталась мягко убедить его, что лучше перевозкой займется слуга ее мужа, на чью верность можно возложить заботы и ответственность, которые близкие родственники неспособны взять на себя с достаточным самообладанием. Она сказала ему, что они с мужем намерены остановиться на день в Лондоне, чтобы отдохнуть, а затем они собираются вернуться в Корнуолл и пробудут в Портдженне до похорон. И она искренне умоляла не оставлять их в часы скорби и испытаний, когда они, соединенные общим горем, должны быть вместе, чтоб отдать последний долг драгоценной для них особе.

Дядя Джозеф молча и покорно слушал, пока Розамонда говорила, и только когда она закончила, повторил свое простое прошение. В голове у него была одна мысль: вернуться в Корнуолл со всем, что осталось на земле от ребенка его сестры. И Леонард, и Розамонда видели, что противиться этому бесполезно, оба чувствовали, что было бы жестокостью пытаться удержать старика. В частном порядке они поручили слуге избавлять дядю Джозефа от всех проблем и трудностей путешествия, потакать ему, соглашаясь с любыми пожеланиями, и оказывать ему всевозможную защиту и помощь, не навязывая при этом назойливого внимания.

– Я скоро отблагодарю вас, – сказал дядя Джозеф при расставании, – за то, что вы позволили мне уехать от лондонского шума вместе со всем, что осталось от Сары, моей племянницы. К тому моменту, когда мы встретимся снова, я вытру слезы.

На следующий день Розамонда и ее муж попытались укрыться от гнета настоящего, чтобы вместе поговорить о будущем. Постепенно разговор перешел на тему друзей и о необходимости сообщить некоторым из них о событиях, последовавших за открытием тайны Миртовой комнаты.

Первым они вспомнили доктора Ченнери. Розамонда вызвалась немедленно написать викарию, кратко рассказав о том, что произошло с тех пор, как они в последний раз общались с ним, и попросив его выполнить давнее обязательство: провести осенний отпуск с ними в Портдженнской Башне. Розамонда страстно желала встретиться со старым другом, и она знала его достаточно хорошо и была уверена, что намека на постигшее ее несчастье и тяжелое испытание будет более чем достаточно, и доктор Ченнери приедет к ним при первом удобном случае.

Вспомнила Розамонда и про еще одного друга, и, хотя знакомы они с ним были не так давно, его участие в раскрытии тайны сблизило их. Этим другом был мистер Орридж, врач из Вест-Винстона, благодаря которому мать Розамонды случайно оказалась у ее постели. Ему она тоже написала письмо, исполнив обещание сообщить о результатах поисков Миртовой комнаты. Она написала, что они узнали о некоторых очень печальных семейных событиях из прошлого. Более этого не стоило сообщать другу, который занимал по отношению к ним такое положение, какое занимал мистер Орридж.

Когда она писала адрес на конверте второго письма, в коридоре послышались гневные голоса. Не успела она задуматься, что означает этот шум, как дверь резко распахнулась, и в комнату вошел высокий пожилой мужчина с изможденным лицом и растрепанной седой бородой, за ним следовал возмущенный служащий гостиницы.

– Я три раза говорил этому человеку, – сказал слуга, размахивая руками, – что мистера и миссис Фрэнкленд…

– … Нет на месте, – перебил странный гость. – Да, ты мне три раза говорил и три раза солгал. Кто же это? – спросил он, указывая на мистера и миссис Фрэнкленд. – Вот же мистер и миссис Фрэнкленд. Я пришел по делу и собираюсь поговорить с ними всего пять минут. Мое имя Эндрю Тревертон. – С этими словами он невозмутимо сел на ближайший стул.

Щеки Леонарда раскраснелись от гнева, но Розамонда вмешалась прежде, чем ее муж успел произнести хоть слово.

– Не сердись, – прошептала она. – С подобными людьми всего лучше оставаться совершенно хладнокровным.

Она сделала знак слуге, чтобы тот вышел, и обратилась к мистеру Тревертону:

– Вы навязываете нам свое присутствие, сэр, в то время, когда семейное несчастие делает нас совершенно неприспособленными к спорам любого рода. Мы готовы проявить большее уважение к вашему возрасту, чем вы проявили к нашему горю. Если вы хотите что-то сказать моему мужу, он готов взять себя в руки и спокойно выслушать вас ради меня.

– Да я буду краток и с ним, и с вами, и ради себя самого, – ответил мистер Тревертон. – Ни у одной женщины еще не было возможности заболтать меня, и никогда не будет. Я пришел сюда, чтобы сказать три вещи. Во-первых, ваш адвокат рассказал мне о находке в Миртовой комнате и о том, как вы ее совершили. Во-вторых, я получил ваши деньги. В-третьих, я намерен оставить их себе. Что вы об этом думаете?

– Думаю, вам не стоит больше оставаться в этой комнате, если ваша единственная цель прихода сюда – рассказать нам то, что мы уже знаем, – заметил Леонард. – Мы знаем, что вы получили деньги, и мы никогда не сомневались, что вы намерены оставить их себе.

– Вы совершенно уверены в этом? Совершенно уверены, что у вас нет тайной надежды на то, что какие-нибудь превратности закона снова вытащат деньги из моего кармана и положат их обратно в ваш? Знайте же, нет ни малейшего шанса на то, что я когда-нибудь стану щедрым и вознагражу вас по собственному желанию за жертву, которую вы принесли. Я получил деньги законным путем, я положил их в надежный банк. И с тех пор, как я родился, в моем сердце не было ни одного доброго чувства. Добрым был мой брат, и он, конечно, знал о моем нраве больше, чем кто-либо другой. Еще раз говорю вам обоим: ни одна монетка из всего огромного состояния никогда не вернется ни к одному из вас.

– А я еще раз говорю вам, что у нас нет желания слушать то, что мы уже знаем. Это успокоение для моей совести и для совести моей жены – отказаться от состояния, которым мы не имели права обладать. И я говорю от ее имени и от своего, что ваша попытка приплести заинтересованный