западную стену дюже бьют… а она вовсе утла и ветха-а!.. Пробоины надобно не мешкая чинить, а старец Макарий ничегохоньки не дает… А мешкать с западной никак не можно… поди хоть сам глянь, боярин!

Воевода повелительным жестом отослал Слоту вперед и прибавил шагу. Ночные думы о народе вспомнились ему.

Хмурясь, он подумал, что сейчас придется срочно требовать от этого выжиги Макария всякого строительного добра, чтобы предотвратить разрушение «утлой» западной стены.

Неподалеку от Житничной башни занялась крыша одной из иноческих келий. Несколько седобородых иноков неумело тушили пожар, больше обливаясь водой, чем попадая на огонь.

«Неумехи!» — сердито подумал Долгорукой. Он хотел было податься в сторону и вдруг в толкотне наткнулся на чье-то плотное плечо.

— Ахти!.. Здрав будь, воевода! — зычно прокричал сквозь грохот знакомый голос келаря Симона Азарьина.

— Ино глядишь на огонек сей? — и келарь насмешливо двинул плечом в сторону иноков, суетящихся вокруг кельи.

— Лестницу приставьте, отцы-ы… Лестиицу-у-у! — опять закричал келарь, энергичным движением показывая, как это сделать.

Долгорукой решил обратиться со своей просьбой к Азарьину, чтобы не разговаривать с неприятным ему Макарием. С Азарьиным воевода встречался редко, но его неизменно привлекал к себе этот тридцатилетний энергичный человек с широкоскулым матовым лицом и умными темно-серыми глазами, которые смеялись чаще, чем твердые бледноватые губы.

Долгорукой рассказал ему, что творится на западной стене.

Азарьин тут же велел двум здоровякам-служкам поднять на стены кирпичей, извести и глины.

Едва Долгорукой с Симоном Азарьиным взобрались на верхний бой западной стены, как ближайший к ним зубец разлетелся вдребезги, словно он был стеклянный. На глазах Долгорукого и Азарьина осколком в шею ранило Данилу Селевина. С остервенелым лицом человека, которому помешали среди самой горячей работы, Данила одним махом вырвал из рубахи целое полотнище, торопливо обвязал себе шею и бросился опять к бойницам.

Симон Азарьин выразительно кивнул воеводе на Данилу: вот-де служка-то сразу к военному делу пристал!

Пробежал Никон Шилов, осыпанный рыжей кирпичной пылью. Его круглое в мелких оспинах лицо счастливо улыбалось, когда он на бегу показал свои вымазанные свежей известью и глиной руки.

Как раз против двух убитых стрельцов, которых голова к голове положили вдоль стены, выходящей во двор, возвышалась богатырская спина Ивана Суеты. Его широкие плечи равномерно двигались, а руки быстро взбивали серо-белую массу, тайна прочности которой известна была только ему. Зачерпнув на лопату известкового теста, Суета не спеша скинул его обратно в бадейку, потом потрогал пальцем — и довольно мотнул льняной головой. Потом знаком призвал Никона Шилова и Петра Слоту: дескать, берите сколько надо.

В большую пробоину Иван Суета видел, как стягивались все новые неприятельские отряды к западной стене. Среди укреплений все гуще мелькали разноцветные шапки, кунтуши, сверкали сабли, щиты, кольчуги, копья, шлемы. Вмазывая в пробоину кирпич, Иван Суета увидел отряд мушкетеров, которые не спеша строились, ожидая команды.

Мушкетеры, должно быть, твердо были уверены в том, что никому не уйти от их мушкетов и что на троицких стенах не найдется таких стрелков, которые могли бы достать их. Начальник мушкетеров разговаривал с каким-то важным ляхом, который, сидя на белом коне, указывал ему на западную стену. Мушкетеры, охорашиваясь, словно куропатки, играючи вскидывали вверх свои мушкеты. На их широкополых шляпах развевались длинные пышные белые перья, будто все птицы окрестных лесов перелетели к этим спесивым молодчикам.

Иван вспомнил эти родные леса, рябцев и тетеревов, которых метко бивал на охоте со стрелецким головой Василием Бреховым. Охотничье сердце Ивана Суеты буйно и гневно взыграло. Он схватил брошенное убитым стрельцом ружье и, целясь в самую середину отряда, выстрелил. Ряды мушкетеров сразу сбились, и не успел их начальник поднять руку в белой перчатке, как Иван Суета выстрелил опять.

Стрелецкий голова Василий Брехов, высокий, сухопарый и, несмотря на свои сорок лет, легкий как мальчонка, потянувшись за пыжом, увидел, куда стреляет Иван Суета, и махнул пищальником. Разом грянули четыре длиннодульных кулеврины: «василиск», «шарфмец», «игрец» и «ящерка». На месте нарядного мушкетерского отряда задымилась груда взорванной земли.

А Иван Суета, увидев неподалеку новую пробоину в стене, подхватил все свое немудрое имущество «мастера каменных дел» и направился туда.

Никон Шилов и Петр Слота были рядом с ним. Едва успели они заделать пробоины, как со стен среднего боя прибежал стрелец с тревожными вестями: вражеские пушки в нескольких местах пробили средний пояс западной стены.

Иван Суета отправил туда Никона Шилова и Слоту. Показывая свои могучие ладони, он рокотал сквозь пушечный грохот:

— Аль я один с такими заплатками не управлюсь? Подите, братишки, робьте там, где рук нехватка.

Никон Шилов и Петр Слота спустились на средний бой.

Иван Суета работал, забыв о времени, об еде и об усталости, озабоченный только тем, чтобы хоть на сегодня заделанные им большие и малые пробоины в стене не подверглись разрушению — известковый состав его приготовления быстро затвердевал, как кость. Временами Иван Суета прерывал работу, брал самопал и стрелял в ляха или вора, которые появлялись на крепостном валу. Приходилось ему также поднимать раненых, которых монастырские служки уносили в больничную избу, принимать последний вздох и взгляд от смертельно сраженных вражеским ядром.

Было уже за полдень, когда Иван Суета почувствовал, что его пальцы пронзает странная дрожь. Он отнял руку от стены — и дрожь прошла. Он начал вмазывать кирпич — и дрожь в пальцах появилась снова. Он понял: это дрожала стена. Она тряслась мелкой дрожью, эта стена, защита трех тысяч человек. Вокруг Суеты все грохотало, гремело, будто небо лопалось, раскалывалось на части. Суета чуял, как дрожит и сама раскаленная пушечным огнем и гудом земля. Он почувствовал, что все крепостные стены наокруг также трясутся и дрожат, как живые. Его широкая грудь вдруг наполнилась ледяным ужасом. Так и подпер бы эти стены собственным телом!..

Никон Шилов и Петр Слота, работавшие на стене среднего боя, тоже заметили, что старая кладка дрожит и осыпается. Оба тревожно переглянулись, и руки их заработали еще быстрее.

Лопающиеся известковые швы стены казались Никону и Петру рваными жилами человеческого тела, из которых брызжет, льется горячая кровь… Кирпичи плотно ложились рядами — и стена опять становилась недоступной вражеским ядрам. Никон Шилов почувствовал гордость за мастерство рук своих.

Данила Селевин, стоя на стене, вдруг увидел высоко-высоко над головой слабое сияние голубизны, — то ветер очищал небо, рассеивая пороховые облака. Голубое ядрышко росло на глазах, наполнялось силой и светом, который прозрачной летучей струей будто лился в грудь Данилы. Теплая дурманная истома вдруг разлилась по его телу, и