Она сама взяла его за руку и крепко сжала ее.

– Представляете, – выпалила она, обращаясь к О’Данну и решительно сжигая за собой мосты, – Джон не считает себя джентльменом! Вам когда-нибудь приходилось слышать нечто более нелепое?

Броуди принялся перебирать бахрому пледа, чтобы скрыть свое замешательство. Зачем она говорит подобные вещи Эйдину?

О’Данн спрятал руки в карманы и окинул их обоих задумчивым взглядом.

– Я адвокат, мне приходится выслушивать множество нелепостей в силу моей профессии. Но в данном случае я не стал бы называть высказанное мнение «нелепостью». Я скорее счел бы его следствием неосведомленности.

И Анна, и Броуди растерянно моргали, ожидая дальнейших разъяснений.

– Что такое джентльмен? – задал О’Данн риторический вопрос. – Богатый господин с дворянским титулом? По моим наблюдениям, это не так. Я полагаю, что джентльмен должен обладать традиционными добродетелями, такими, как верность и преданность, мужество и честность, порядочность и справедливость. Некоторые предпочитают называть это «спортивным поведением», умением играть по правилам. Все эти качества человек может унаследовать (что, конечно, проще, но отнюдь не всегда происходит само собой), либо воспитать в себе. Второе труднее, зато и заслуга больше. В последнем случае человек может сделаться джентльменом, используя все, чем располагает, в том числе свои собственные знания, труд и находчивость.

Он улыбнулся, покачиваясь с пятки на носок.

– Если вы следили за моей мыслью, Джон, полагаю, вы согласитесь со мной в том, что у вас не меньше прав на звание джентльмена, чем у кого бы то ни было на этом холме.

Несколько секунд прошли в молчании, потом Анна с тихой страстностью в голосе воскликнула:

– Слушайте, слушайте! <Возглас, принятый в английском парламенте, когда члены какой-либо партии хотят поддержать своего оратора.>

Броуди почувствовал, как краска заливает ему щеки, и поборол в душе трусливое желание опустить голову, чтобы скрыть смущение.

– Спасибо вам, Эйдин, – сказал он просто. – Я этого не забуду. Вы стали мне настоящим другом.

О’Данн пожал плечами, давая понять, что все это пустяки, причем его собственные щеки подозрительно порозовели. Они обменялись еще несколькими словами – ни к чему не обязывающими, но полными скрытого смысла, понятного только им троим, – и вскоре адвокат оставил их наедине друг с другом.

Анна улыбнулась довольной улыбкой.

– Можешь положить голову мне на колени и вздремнуть, – предложила она.

«Никогда не говорите „вздремнуть“, если имеете в виду послеобеденный отдых», – припомнил Джон. Он изумленно вздернул бровь:

– Что?

– Мне всегда хотелось, чтобы во время пикника любимый мужчина уснул, положив голову мне на колени.

– А как насчет твоей тетушки? – усмехнулся Броуди. – Наверняка она скажет, что это неприлично.

Анна усмехнулась в ответ:

– Я знаю.

Джон растянулся на земле и опустил голову ей на колени. Его длинные ноги не помещались на пледе, и он вытянул их на траву. Она положила одну руку ему на грудь, а пальцами другой принялась перебирать волосы. Он закрыл глаза. На губах у обоих играли совершенно одинаковые счастливые улыбки. Анна ощущала острое, почти нестерпимое желание поцеловать его в губы, и лишь волнующая мысль о том, что она непременно сделает это позднее, когда они действительно останутся наедине, удержала ее от неразумного порыва.

Она заметила кузена Стивена на другом конце поляны, у облупленного каменного парапета, ограждавшего берег реки. Он был занят разговором с Мартином Доуэрти. Унылые, как вороны на погосте, оба они чувствовали себя не в своей тарелке, оба явно страдали от жары в своих строгих повседневных костюмах, в которых ходили на работу.

Неподалеку от них, в середине кружка, образованного женами и дочерьми служащих компании Журдена, восседала ее тетушка. Большинство дам выбрали для себя шезлонги или садовые стулья, но некоторые – утерявшие всякое представление о приличиях, как, например, Анна, – отдали предпочтение расстеленным на траве пледам. «Какой выговор устроит мне завтра тетя Шарлотта по этому поводу?» – спросила себя Анна без особого любопытства.

Кроме того, она заметила, что почти все женщины захватили с собой шитье или вязанье; одна из них читала вслух из какой-то нравоучительной книги. «Зачем в таком случае вообще ходить на пикники? – удивилась Анна. – Неужели только для того, чтобы продолжать то же скучное занятие, которому они каждый день предавались дома?»

В последнее время они с Джоном часто проводили вечера вне дома, и Анна была в восторге от новой возможности развлечься. Как это чудесно – посещать разные места в городе, да притом в любое время! Концерты, балы, вечеринки, даже несколько фривольные спектакли в мюзик-холле. И не под бдительным надзором тетушки, а в сопровождении человека, в которого она влюблена! Никогда раньше она не знала такой свободы – внутренней и внешней. Это было подлинное освобождение духа.

Они идеально подходили друг другу – и не только в постели. Анна удивлялась себе, она совершенно не ощущала вины. Вот и сейчас она смотрела на свою тетушку и на окружающих ее дам, силясь представить себе, как бы они стали заниматься (не говоря уж о том, чтобы наслаждаться!) всем тем, что они с Джоном вытворяли в постели, но у нее ничего не получалось. И при этом ей даже не приходило в голову спросить себя: «Что со мной не так?» Подобные соображения перестали ее волновать. Если с ней что-то не так, решила Анна, ей все равно. Для нее это больше не имело значения.

В глубине души она твердо знала, что в страсти, толкавшей их друг к другу, нет ничего постыдного или противоестественного. Наоборот, она была уверена, что именно те женщины, которые переносят близость с мужьями как пытку – в полуобморочном состоянии, стиснув зубы, в темноте, в одежде – являются жертвами обмана, более вредного, чем любое извращение, какое только можно вообразить. Тут уж точно речь шла о заговоре!

«Только вот… с какой целью составлен этот заговор? – удивлялась про себя Анна, покусывая травинку и с трудом удерживаясь от искушения пощекотать ею Джону нос. – Почему все остальные мужчины не похожи на него? Почему они не хотят, чтобы их жены получали удовольствие? Бессмыслица какая-то».

Броуди со знанием дела рассказал ей (откуда у него такая уверенность, ей даже спрашивать не хотелось), что почтенные, солидные мужья – те самые, что вместе со своими женами устанавливают правила поведения в обществе и бдительно следят за их соблюдением – не брезгуют услугами проституток. Все выглядело так, будто мужчины решили разделить женщин на две взаимоисключающие категории: жены и шлюхи. Как странно! И как грустно.

А то, что было у нее с Броуди, называлось прелюбодеянием, незаконной связью, адюльтером. Ужасное, позорное слово. Еще несколько месяцев назад Анна заливалась краской, услыхав его, а сейчас не находила в своей душе ни капли раскаяния. Только об одном приходилось сожалеть: это не могло продолжаться вечно. Однако Анна не желала думать о будущем. Она твердо решила жить сегодняшним днем.