Клем выждал с минуту, с отвращением наблюдая их тет-а-тет. Потом взял лопаты и направился обратно в церковь. Он уже видел семейный автомобиль на парковке у главного входа, но только сейчас заметил, что зад у “фьюри” помят, бампера нет, фонарь разбит. Бампер лежал в салоне.

Взвизгнули шины, и отец поспешил за Клемом.

– Вот еще в чем мне завтра понадобится твоя помощь, – сказал он. – Если мы молотком выровняем вмятину, думаю, прикрепим бампер на место.

Клем глазел на помятую машину. Грудь его теснила такая злость, что он с трудом выдавил:

– Почему ты не у Хефле?

– Причина у тебя перед глазами, – ответил отец. – Мы с Фрэнсис, то есть с миссис Котрелл, сильно задержались в городе. Да еще пришлось менять колесо.

Клем кивнул. Шея тоже окостенела от гнева.

– Интересно, что она делала у тебя в кабинете, – произнес он. – Если так спешила домой.

– Ага. Да. Зашла забрать пластинки, которые я… ей дал. – Отец брякнул ключами от машины. – Я бы тебя подвез, но ты, наверное, хочешь послушать концерт?

Зад “фьюри” без бампера походил на лицо без губ.

– Мне вот не показалось, – ответил Клем, – что она так уж торопилась домой.

– Она… в смысле, сейчас? Она… мы с ней обсуждали одно дело, связанное с нашим кружком.

– Да ну?

– Ну да.

– Чушь.

– Что?

В зале раздались аплодисменты.

– Ты врешь.

– Нет, погоди…

– Я-то знаю, кто ты такой. Я за тобой всю жизнь наблюдаю, и меня уже тошнит.

– Это… что бы ты ни имел в виду, это не так.

Клем обернулся к отцу. И рассмеялся, увидев его перепуганное лицо.

– Лжец.

– Уж не знаю, что ты подумал, но…

– Я подумал, что мама у Хефле, а ты тут другую женщину обхаживаешь.

– Но ведь… нет ничего дурного в том, что пастор уделяет внимание прихожанке.

– Господи Иисусе. Ты сам-то себя слышишь?

Из зала донеслось вступление на барабанах, конгах, вновь крики, аплодисменты. Последние курившие на улице потянулись в зал. Как будто музыка хоть раз что-то изменила. Хватит воевать, чувак. Надо положить конец этой войне. Отвращение Клема к хиппарям из “Перекрестков” подстегнуло отвращение к отцу. Клем всегда ненавидел тех, кто обижает слабых, но сейчас понял, до чего порой раздражает чужой страх. Как подбивает на издевку. На жестокость.

Отец снова заговорил – тихим дрожащим голосом.

– Мы с миссис Котрелл отвозили подарки в церковь Тео. Выехали поздновато, а потом…

– Знаешь что? На хер это. Мне плевать, что ты придумаешь. Если тебе приспичило трахнуть другую бабу, так мы в свободной стране. Если это повысит твою самооценку, мне плевать.

Отец смотрел на него с ужасом.

– Все равно я уезжаю, – продолжал Клем. – Я не хотел говорить об этом сегодня, но почему бы и не сказать. Я бросил университет. И написал в призывную комиссию. Я еду служить во Вьетнам.

Он бросил лопаты и направился прочь.

– Клем! – крикнул отец. – Вернись!

Клем вскинул руку, оттопырил средний палец и вошел в церковь. В вестибюле не было никого. Лора Добрински оставила на полу два окурка и горстку пепла. Клем остановился, гадая, где еще искать Бекки, и дверь за его спиной распахнулась.

– Не смей от меня уходить.

Клем взбежал по лестнице. Он еще не проверил приемную и алтарь. На середине коридора отец нагнал его и схватил за плечо.

– Почему ты уходишь от меня?

– Не трогай меня. Я ищу Бекки.

– Она с мамой у Хефле.

– Нет ее там. Бекки тоже тошнит от тебя.

Отец покосился на дверь Эмброуза, отпер свой кабинет и проговорил, понизив голос:

– Если ты хочешь мне что-то сказать, так сделай одолжение, не уходи, пока я не отвечу.

– Одолжение? – Клем зашел вслед за отцом в кабинет. – А когда ты развлекал тут свою подружку, а маму отправил к Хефле отдуваться за тебя, ты тоже сделал ей одолжение?

Отец включил свет и закрыл дверь.

– Если ты успокоишься, я с радостью тебе объясню, что сегодня случилось.

– Да, но посмотри мне в глаза. Посмотри мне в глаза, и увидишь, что я не верю ни единому твоему слову.

– Хватит. – Отец тоже разозлился. – Ты позволил себе наговорить лишнего в День благодарения, и сейчас тоже наговорил много лишнего.

– Потому что меня тошнит от тебя.

– А меня тошнит от твоего неуважения.

– Ты хотя бы догадываешься, как мне стыдно, что я твой сын?

– Хватит, я сказал!

Клем охотно подрался бы с ним. Он не махал кулаками со школы.

– Хочешь меня ударить? Ну, попробуй.

– Нет.

– Мистер Ненасилие?

Отец с христианским терпением покачал головой. Клема так и подмывало хотя бы припечатать старика к стене, но это лишь подпитало бы его христианскую жертвенность. Ударить его можно лишь словом.

– Ты слышал, что я сказал на парковке? Я бросил университет.

– Я слышал, что ты злишься и пытаешься меня спровоцировать.

– Я не провоцировал. Я сообщил тебе новость.

Отец опустился на вращающееся кресло. В пишущую машинку был заправлен чистый лист. Отец выкрутил его, разгладил.

– Мне жаль, что наш разговор начался так неудачно. Надеюсь, завтра мы сумеем быть вежливее друг с другом.

– Я написал в призывную комиссию. Отправил письмо сегодня утром.

Отец кивнул, будто знал, что на самом деле это неправда.

– Ты можешь пугать меня сколько угодно, но я знаю, что ты не поедешь во Вьетнам.

– Еще как поеду.

– Мы с тобой не во всем согласны, но я же тебя знаю. Неужели ты правда думаешь, я поверю, что ты намерен пойти в солдаты? Это же нелепо.

Отец произнес это с самодовольной уверенностью в том, что любой его сын – всего лишь копия его самого, и в Клеме вновь вспыхнуло желание причинить ему боль.

– Я понимаю, тебе трудно такое представить, – ответил он, – но некоторые люди действительно расплачиваются за свои убеждения. Ты со своей прихожаночкой можешь сколько угодно ездить к Тео Креншо, изображать добрых белых людей. Можешь сколько угодно дергать сорняки в Инглвуде и любоваться собой. Можешь ходить на свои демонстрации и хвастаться перед прихожанами, среди которых нет ни одного чернокожего. Но как доходит до дела, тебя ни капельки не смущает, что я учусь в университете, а какой-то черный парень едет за меня во Вьетнам. Или бедный белый парень из Аппалачей. Или бедный навахо, вроде сына Кита Дьюроки. Думаешь, ты лучше Кита? Думаешь, моя жизнь важнее жизни Томми Дьюроки? Думаешь, это правильно, что я в университете, а навахо гибнут на войне? Это, по-твоему, не нелепо?