Они подошли к дому, а она еще не закончила. На дорожке виднелись две пары свежих следов: кто-то пришел и ушел. Мэрион решила, что это Клем, и позвала его, когда они с Перри вошли на кухню, но дома явно никого не было.

– Наверное, пошел на концерт, – предположила Мэрион. – Может, ты тоже сходишь? А утром продолжим.

Перри жевал печенье.

– Если ты еще что-то хочешь сказать, говори.

Она взяла сигареты из кармана пальто, открыла заднюю дверь.

– Извини, солнышко. Мне трудно об этом говорить без сигареты.

У нее так тряслись руки, что зажечь спичку не получалось. Перри забрал у нее коробок, чиркнул спичкой. Мэрион вдруг померещилось, будто она моложе сына – не мать, а скорее дочь. Она благодарно вдохнула дым, выдохнула в открытую дверь, но дым ветром затянуло в кухню.

– Затуши, – сказал Перри. – У меня есть идея получше.

– Крыльцо?

– Нет. Третий этаж.

В сумраке прихожей Мэрион с удивлением заметила огромный чемодан и сумку. На миг, точно во сне, ей показалось, что это ее вещи и вечером она уезжает – быть может, в Лос-Анджелес. Но потом сообразила, что это Клема. Зачем он привез столько вещей?

Перри взбежал по лестнице. Отдуваясь, с отравленным сердцем, она проследовала за ним в кладовку на третьем этаже. В здешних шкафах не таилось скелетов. От дяди Джимми Мэрион прибыла с одним-единственным чемоданом, дневники еще до свадьбы сожгла в камине у Джимми, уничтожив свидетельства о себе прежней. Самые старые вещи в кладовке приехали из Индианы: детская кроватка и высокий стульчик (последним им пользовался Джадсон), старый кинопроектор, сундук с одеялами и постельным бельем, которое жалко выбросить, вышедшая из моды одежда, плесневелая армейская палатка – зря Расс надеялся, что они будут ходить в походы. В общем, сплошная тоска.

Перри, не зажигая свет, открыл слуховое окно со средником.

– В доме тяга, как в каминной трубе, – пояснил он. – Все время сквозняк, даже с закрытой дверью.

– Я смотрю, ты здесь все знаешь.

– Окурок потушишь о внешний подоконник.

– Погоди. Ты что, куришь?

– Рассказывай дальше. Ты вроде хотела еще что-то сказать.

Из кладовки и правда сквозило. Мэрион высунула голову в окно, оставаясь в тепле, – выглянула в снег, почувствовала на лице снежинки, хотя была под крышей. Выдыхала дым, но дыма не ощущала.

– Ну, в общем, – продолжала она, – в конце концов я потеряла рассудок. Бродила по городу утром в Рождество, и меня забрала полиция. Завтра будет ровно тридцать лет. Меня отвезли в окружную больницу, оттуда перевели в женское отделение Ранчо “Лос амигос”, куда лучше не попадать. Но не могли же они выпустить меня обратно на улицу, вот и заперли в палате с решетками на окнах, с кучей пациенток еще ненормальнее меня, и я до сих пор не понимаю, каким чудом поправилась. Психиатры говорили, что у меня совсем юный мозг. И “пластичный” – так они это называли. Говорили, возможно, мои гормоны угомонятся – что я подвергла их стрессу, потому что слишком долго была одна и потому что… потому. Я им не особо верила, но чтобы меня отпустили, я должна была продемонстрировать примерное поведение, причем по пунктам, а мне так хотелось оттуда вырваться, что в конце концов я стала паинькой. Вот так. Ты должен был это узнать. Что в двадцать лет меня положили в психушку.

Она раздавила окурок о внешний подоконник.

– Понимаешь теперь, почему весной я так испугалась за тебя? Мы ведь с тобой похожи, мы не такие, как все. Твоя бессонница, твои перепады настроения – боюсь, тебе передалось это от меня. Ты унаследовал это по моей линии. И я казню себя из-за этого. Но ты должен об этом знать. Я не хочу, чтобы тебе довелось пережить то же, что и мне.

Отвернуться от окна было трудно, но она сумела. Глаза привыкли к полумраку, и в кладовой казалось светлей. Перри, потупясь, сидел на сундуке с бельем. Она присела перед ним, пытаясь поймать его взгляд, но он прижал подбородок к груди.

– Твой отец об этом не знает, – проговорила Мэрион. – Я никогда не рассказывала ему, что лежала в психушке: я ведь выздоровела. И к моменту нашей встречи уже несколько лет была здорова – пожалуйста, помни об этом. Психиатры оказались правы. Я действительно переросла болезнь.

Тут была доля лжи, и Мэрион повторила эти слова.

– За меня волноваться нечего. А вот за тебя я волнуюсь. Ты еще подросток, ты очень мне дорог. Ты должен мне рассказать, что творится у тебя в голове. Если что-то не так, мы придумаем, как с этим справиться, но ты должен быть со мной честен. Обещаешь? Ты ведь скажешь мне, что думаешь?

Горячее дыхание Перри отдавало спиртным. Теперь, когда она призналась ему в том, за что винила себя сильнее всего, собственная вина показалась ей еще реальнее, еще больше неотвратимой. Мэрион вспомнила, как медлила у двери пышки, как думала, что выход только один – или подчиниться Божьей воле и посвятить себя Перри, или безбожно посвятить себя себе. От жаркого дыхания сына ее ликование улетучилось, страсть к Брэдли вызывала удивление.

– Солнышко, пожалуйста, скажи что-нибудь.

Он выпрямился, то ли вздохнув, то ли рассмеявшись, и обвел кладовую глазами, точно и не заметил, что мать сидит у его ног.

– Что тут скажешь? Не то чтобы я удивлен.

– Почему?

Он улыбался.

– Я и так знал, что проклят. Да?

– Нет-нет-нет.

– Я тебя не виню. Но это факт. У меня плохо с головой.

– Нет, солнышко. Просто ты умный и чувствительный. В этом нет ничего плохого. Наоборот, это очень хорошо.

– Неправда. Хочешь, докажу?

Перри на удивление проворно поднялся и вскочил на сундук. Достал со шкафа коробку из-под обуви. Не такой реакции она ждала. Ему было ничуть не жаль ее, не страшно за себя. Точно он щелкнул выключателем и теперь не чувствует ничего. Ей знаком этот выключатель. Худшая кара – видеть, как им оперирует твой сын.

Перри снял крышку с коробки, достал прозрачный целлофановый пакетик с какими-то растениями.

– Это стебли и семена того, что я здесь курю, – пояснил он. – Тут примерно десятая часть моей дозы, считая то, что лежит в других местах. – Он порылся в пакете. – Вот папиросная бумага. Вот трубка, я думал, мне понравится, но как-то не пошло. Само собой, верная биковская зажигалка. Мундштук. Пузырек с полосканием для рта. А это… – Он показал блестящий инструмент. – Об этом ты тоже должна знать. Это более-менее рабочие ручные весы. С такими удобно продавать траву.

– Матерь божья…

– Ты же просила быть с тобой честным.

Он закрыл коробку. Деловито, без сантиментов. Мэрион подумала, что Перри, которого она себе представляла, лишь сентиментальная проекция того милого малыша, каким он когда-то был. Настоящего Перри она не знала – точь-в-точь как Расс не знал настоящую Мэрион.