С другой стороны, Сифэн может принять его предложение, и тогда сбудется ее судьба, которую даже Гума не могла до конца осмыслить. Она сможет навсегда остаться юной и прекрасной, могущественной Императрицей и супругой Змеиного Бога, процветая за счет сердец своих врагов. Она может отказаться от остатков света в себе, света, который видели в ней люди и который, покидая ее, унес с собой Вэй. Она может полностью, без остатка отдаться тьме, отказавшись от себя прежней.

– Не противься мне, – эхом отозвался голос, так хорошо ей знакомый.

Она вновь должна была сделать свой выбор. И Сифэн выбрала.

– У меня нет намерения противиться вам, – сказала она.

– Почему ты хочешь быть как все? – повторил Кан.

И она согласилась с ним. Ее согласие было в том, как она сжала в пальцах рукоять клинка, как она вонзила его в грудь госпожи Ман и как сомкнула губы вокруг обжигающе горячего сердца наложницы. Каждый кусочек, который она от него откусывала, каждая струйка крови, вытекающая из ее ненасытного рта, делали ее особенной. Она стала чудовищем, невестой тьмы, и она поднялась навстречу своей судьбе, как будто навстречу кроваво-красному восходу наступающего дня.

Возвращаясь в покои царицы, Сифэн услыхала крики, доносившиеся из спальни Императрицы Лихуа. Возле ее дверей сновали горничные и придворные дамы с бледными лицами и округлившимися от страха глазами. Императорский лекарь, стоя в коридоре, отрывисто отдавал приказания своим помощникам, и те со всех ног кидались выполнять его поручения.

– Началось? Скоро мы увидим дитя? – спросила она у одной из дам.

– Нет, – последовал угрюмый ответ. – Ее величество отравили.

Рядом с ней возник Кан в его человеческом облике. И хотя у него было такое же, как обычно, круглое дружелюбное лицо, отныне, когда бы она на него ни посмотрела, она всегда будет видеть эти лишенные век глаза и чудовищную щель рта. Несмотря на пронзительные крики Лихуа, на лице его было бесстрастное выражение, из-под которого, впрочем, проглядывало удовлетворение.

Госпожа Сунь и госпожа Ман поплатились своей жизнью. И теперь следующей жертвой Кана, а следовательно, и Сифэн, будет Императрица – женщина, которая когда-то относилась к ней как к дочери.

Но ее огорчение и негодование быстро испарились. Лихуа – это Шут, а значит, ее следует удалить любой ценой. Никто с будущим, как у Сифэн, не смог бы позволить себе такие чувства, как сострадание и любовь, ведь речь идет о защите того, что по праву принадлежит ей. Любовь – это слабость. Гума была совершенно права.

– Это твоя работа? – шепнула она Кану.

– Я говорил тебе, что госпожа Сунь однажды обвинила меня в краже черных пряностей. Признаться, она подала мне идею. Позднее я зашел в аптеку к Бохаю и взял себе некоторое их количество, хотя, несомненно, я не позволил бы наложнице действительно поймать меня за этим занятием, – добавил он, хихикая.

Сифэн медленно кивнула. Если курить черные пряности в больших количествах, они могут вызвать длительный, похожий на смерть, сон, но, принятые внутрь, как в случае Лихуа, они превращаются в сильнодействующий яд. Кан постепенно отравлял ее величество в течение года или даже дольше, по-видимому, подсыпая ей яд в микроскопических, неопределяемых количествах. Сифэн вспомнила, как часто она замечала бледность Императрицы Лихуа, ее трясущиеся руки, отсутствие аппетита. В течение многих месяцев мало-помалу вещество накапливалось в ее теле, симптомы ухудшались… и вот результат.

Новый вопль прорезал воздух. Войдя вместе с Каном в императорскую спальню, Сифэн увидела ужасающую сцену. Императрица Лихуа была привязана к кровати с помощью простыней и покрывал. Глубокие красные царапины покрывали ее руки и ноги, это были явно следы ее собственных ногтей. Она скрежетала зубами, ее простыни были забрызганы кровью, горничные пытались поменять их, держась в то же время подальше от ее извергающего пену рта.

Она посмотрела на Сифэн, как будто увидела ее в первый раз. Она ничем не напоминала нежную мягкосердечную женщину, доверительно рассказавшую Сифэн о своем страстном желании иметь дочь. Сейчас это было дикое, неукротимое животное, ее глаза сверкали как у тэнгару. Огромный раздутый живот выглядел неестественно и почти неприлично на ее хрупком теле, и он затрясся вместе с ней, когда она заметила Сифэн.

– Убийца, – взвизгнула Императрица. – Ты меня отравила. Ты… отравила меня!

В исступлении она вывернулась из державшей ее простыни и высвободила руку. Она немедленно воспользовалась этим и стала ногтями расчесывать бедра и колени, оставляя при этом багровые царапины. Двое евнухов бросились к ней с новой простыней, извиняясь перед ней и одновременно приматывая к кровати ее руку.

Бохай стоял подле нее с выступившими на лбу бисеринками пота и толок в ступке какие-то листья.

– Вы должны успокоиться, ваше величество, – умолял он. – Я делаю лекарство, которое поможет вам уснуть.

Императрица металась и вырывалась из рук слуг, ее глаза лихорадочно блестели.

– Это она, это она, это она.

– Сифэн вряд ли могла сделать то, о чем говорит ее величество, – тихо, но твердо сказал Кан, обращаясь к Бохаю и мадам Хун. – Императрицу всегда охраняет стража, а при Сифэн безотлучно находятся ее собственные стражники, в том числе и я.

Бохай кивнул с извиняющимся видом.

– Ее величество слишком больны, поэтому она не отдает себе отчета в том, что говорит.

Он влил лекарство в рот Лихуа, голову которой поддерживал евнух. Спустя несколько минут Императрица перестала метаться и затихла. Ее голова склонилась в сторону, и все наконец немного успокоились.

– Теперь поменяйте простыни и принесите мне бинты, чтобы перевязать расчесы, – вытирая лоб, приказал горничным Бохай и затем вновь обернулся к Сифэн: – Как ваше плечо?

Сифэн уже забыла о своих ранах.

– Со мной все в порядке. Что случилось с императрицей?

– Я не знаю, – пробормотал врач. – Каждый день я собственноручно приготовляю ей лекарства. Я не позволял ни единой душе дотрагиваться до него, а всю еду, прежде чем подать для нее на стол, пробует слуга.

– Вы уверены, что ее отравили? – ломая руки, спросила мадам Хун.

Бохай огорченно кивнул.

– У нее все признаки отравления, которое продолжалось на протяжении длительного времени. Дозу наращивали очень медленно, постепенно. Все было очень умно продумано таким образом, чтобы я не мог распознать симптомы, пока не станет слишком поздно.

– Какой ужас, – прошептал Кан. – Помнится, Наследный принц обвинил госпожу Сунь в отравлении Императрицы перед тем, как она сбежала. Может быть, его обвинения были справедливы?

Сифэн одобрительно кивнула.

– Теперь, возможно, мы сможем понять, почему она оставила двор. Сейчас она, вероятно, находится где-то очень далеко, куда не может дотянуться императорское правосудие. (На самом деле в смерти она еще дальше.)