Праздничные дни миновали, и глубочайшая зима окутала страну. Дети Катрионы уже давно вернулись в Гленкирк. Королю было известно, что Ботвелл нашел убежище у Гордонов, но о том, что графиня Гленкирк в настоящее время живет там же, ему не доложили. Джеймс отправил графу Хантли послание, в котором надменно пообещал полное прощение, если выдаст Ботвелла, приговоренного к казни. Великий горский вождь распорядился накормить королевского гонца и устроить на ночь, а на следующее утро велел привести к нему в кабинет.

– Я хочу, чтобы его величество знал, что эти слова лично от меня, – спокойно сообщил он гонцу. – Я не верю, чтобы Джеймс мог предложить мне, пусть даже намеком, нарушить законы гостеприимства, поэтому очень сомневаюсь, что это письмо послано им. – Граф Хантли аккуратно разорвал пергамент и, вручив королевскому гонцу, добавил: – Я возвращаю это его величеству для того, чтобы помочь выследить наглого предателя, который столь беспардонно использует королевское имя для собственных низменных целей.

Ботвелл, узнав об отважном поступке Хантли, поблагодарил лорда за находчивость, но сказал:

– Похоже, мне пора ехать. Если Джеймс задумал избавиться от меня, надежды больше нет. Мейтленд решит, что выиграл. – При этих словах Ботвелл жестко засмеялся. – Если он искренне полагает, что, сломав хребет аристократии, придет к власти, то он еще больший дурак, чем о нем думают. Те суровые люди, которые воспитывали короля, добились гораздо лучших успехов, чем осознают это. Джейми трусоват и суеверен, но в этой стране королем будет только он! Помяни мое слово!

– Подожди хотя бы до весны, – попытался урезонить его Джордж Гордон. – Здесь же с тобой Кэт. Она хоть и отважная, эта графиня Гленкирк, но твой отъезд разобьет ей сердце.

Ботвеллу не надо было напоминать об этом. Они с Катрионой жили в каком-то нереальном мире, представляя себя нормальной семьей. Она еще спала, когда он вышел из спальни, чтобы поговорить с Хантли, но теперь, наверное, проснулась.

Она действительно не спала, а стояла, склонившись над тазиком в приступе рвоты. Ботвелл вытер ей лицо влажным полотенцем и прижал ее к себе.

– Мне следовало бы отшлепать тебя за такое. – Катриона ничего не ответила, и он продолжил: – Моя глупая, глупая возлюбленная! Неужели ты сошла с ума? Ты же не сможешь принести этого ребенка Гленкирку. Думаешь, он придет в восторг, когда увидит тебя с животом, который появился в его отсутствие?

– Ребенок мой! – заявила Кэт, яростно глядя на Ботвелла.

– Этот ребенок наш – твой и мой, – в этом не может быть никаких сомнений. Господи! Патрик гордец, каких поискать, и никогда не примет его.

– Еще как примет! – произнесла она уверенно. – Он мой должник!

– Боже мой! – изумился Ботвелл. – Ты хочешь сказать, что намерена заставить его всю жизнь расплачиваться за одну лишь ночь? Неужели он был недостаточно наказан?

– Нет! – яростно бросила она ему в лицо. – Со временем, возможно, я и прощу, но никогда не забуду. Никогда! Эта «одна лишь ночь», как ты выразился, стоила мне всего – счастья, душевного покоя. Да и что я значу во всех этих ваших играх? О боже! Ведь все это так просто для вас, мужчин, с этой вашей гордостью и проклятым кодексом чести! Это вы трое меня уничтожили. Патрик воспользовался мной, как обычной шлюхой, чтобы удовлетворить свою раненую гордость, и я, как ожидалось, должна еще быть ему благодарна за то, что принял меня обратно. Джеймс осквернил меня, и я никогда не смогу смыть это позорное пятно. А ты? Что изначально привлекло тебя во мне? То, что меня возжелал сам король? Поэтому вы и обратили на меня внимание, милорд? Вам было угодно переплюнуть короля? Еще одна победа над трусливым суеверным мальчиком, вашим кузеном?

Ей хотелось причинить ему такую же боль, как все они причиняли ей, но не успела она еще как следует осознать происходящее, как его большая ладонь взметнулась и отвесила ей ощутимую пощечину. На глаза у нее навернулись слезы, однако она не издала ни звука, лишь осторожно прикоснулась дрожащими пальцами к щеке. В голове у нее звенело от удара, но она все равно почувствовала, как его сильные пальцы впились в нежную плоть ее рук, и расслышала голос:

– Я люблю тебя! Как только увидел, сразу полюбил, но ведь ты была добродетельной графиней, и я уважал твою добродетель. Пойми: я соблазнял лишь тех женщин, которые желали, чтобы их соблазнили. И когда Джейми похвастался, что все-таки затащил тебя в свою постель, мне стало стыдно за него, но едва представив, какой стыд должна чувствовать ты, я испытал боль. После того как эти два чудовища поиздевались над тобой, я лишь воспользовался шансом, предоставленным мне самой судьбой. Я люблю тебя! Ты избалованная, упрямая, но я люблю тебя, Кэт! Мне невыносимо оставлять тебя, зная, что в животе твоем мой ребенок… – Он было замолчал, но потом, взяв ее двумя пальцами за подбородок, повернул лицом к себе: – Но зачем, дорогая? Зачем ты сделала это?

– Затем, что мне непереносима сама мысль, что нам придется расстаться навсегда. Неужели ты думаешь, что, когда я спокойно заживу в Гленкирке, мне будет легче? Боже мой, Ботвелл! Мне станет куда труднее, поскольку я не буду знать, где ты, грозит ли тебе опасность, есть ли у тебя все необходимое. На сей раз, когда мы расстанемся, буду знать, что больше не увижу тебя никогда. Ребенок по крайней мере даст мне хоть какую-то надежду. Он будет как напоминание о нашей любви, не позволит погрузиться в мир мрака, чтобы избежать той действительности, которая будет окружать меня, поможет сохранить рассудок.

– Если Гленкирк не позволит оставить ребенка в поместье, отправь его ко мне. Да, это непросто, но меня будет утешать сознание, что сын со мной, пусть и в изгнании, и на нем не лежит печать бастарда. Я по всей форме признаю его, так что он сможет носить мое имя.

Она рассмеялась.

– Что может быть нелепее, мой галантный любовник, чем скитаться по Европе с младенцем на руках? Кроме того, милорд, на сей раз я ношу девочку, потому что мне чертовски плохо, как было в начале беременностей моими дочерьми! – На ее глаза на мгновение снова навернулись слезы. – Однажды в Эрмитаже, когда Бесс была недопустимо груба с тобой, ты обещал, что когда-нибудь мы обзаведемся собственной дочкой. И вот теперь она у нас есть, так что будет кому утешать меня в моем одиночестве.

– А я никогда ее не увижу, – произнес Френсис печально.

– Каждый год я буду посылать тебе ее миниатюрные портреты, так что ты сможешь видеть, как она растет.

– Это лишь малое утешение, дорогая, ведь ребенка-то я никогда не подержу на руках. Мне и так тяжело оставлять тебя, но теперь… – Он помолчал. – Я не очень беспокоюсь насчет близнецов, поскольку Гленкирк считает их своими и они вырастут как Лесли, но эта бедная малышка… – Положив свою большую ладонь Катрионе на живот, Френсис с горечью спросил: – Кто будет оберегать мою маленькую девочку?

– Я, – твердо сказала Катриона. – Никто не посмеет обидеть нашу дочь. Заверяю тебя!

– Будь я Патриком Лесли, – тихо произнес Ботвелл, – я, вероятнее всего, просто убил бы тебя.