Пол Уорнке, который позже стал заместителем министра обороны, считал, что вся эпопея с Вьетнамом могла быть совсем другой, если бы Вашингтон пошел по пути полноценной оккупации, а не пытался реанимировать абсолютно некомпетентное и дискредитировавшее себя местное правительство: «Мы пытались навязать определенный тип правления стране, которая сопротивлялась этому. Был единственный способ это сделать — оккупировать [Южный Вьетнам] так же, как мы оккупировали Японию [в 1945 г.]»[432]. Уорнке упустил важный момент, что в этом случае США пришлось бы обращаться с южновьетнамцами как с оккупированным народом, а не гражданами формально суверенного государства. Однако он проницательно сформулировал фундаментальную проблему, с которой США пришлось снова столкнуться в XXI в. в Ираке и Афганистане.

Многие представители южновьетнамского среднего класса, такие как семья Зыонг Ван Май, были настолько удручены состоянием дел в стране, что только отсутствие средств мешало им бежать за границу. Некоторые из них поначалу с энтузиазмом восприняли новость о вводе американских войск. Отец Май, бывший мэр Хайфона, сказал: «Нам невероятно повезло, что американцы решили спасти нашу маленькую и слабую страну своими деньгами и даже своими жизнями»[433]. Конечно, такая точка зрения была ограничена относительно узкими привилегированными кругами, но она говорит о том, что вступление США в войну хотя бы у кого-то вызвало кратковременный прилив надежды.

Процесс, который начался 8 марта 1965 г., вместо триумфального шествия превратился в погребальный костер — для стратегии США, для сотен тысяч человеческих жизней и в конечном итоге для президентства Линдона Джонсона. Почти каждый современный англосаксонский лидер, который привел свою страну к внешнеполитической катастрофе, сравнивал ситуацию, в которой оказался, с противостоянием между Уинстоном Черчиллем и его заклятым врагом Адольфом Гитлером. 13 апреля Джонсон заявил на встрече с иностранными дипломатами, что Вьетнам представляет собой вызов, аналогичный тому, с которым Черчилль столкнулся в 1940 г. Де Голль презрительно опроверг такое сравнение и предсказал, что эта война продлится десять лет и «обернется полным позором для США». В Вашингтоне, как всегда, обвинили французского лидера в европейском высокомерии и зависти к американскому могуществу и были правы, однако это не лишало его предостережение здравого смысла. Фрэнк Скоттон писал, что, когда США начали вести параллельные — южновьетнамскую и американскую — военные кампании, «единственным игроком, который понимал концепцию „единой войны“, где все военные и политические аспекты подчинены достижению одной цели, оказалась вьетнамская коммунистическая партия»[434].

Начиная с марта 1965 г. процесс вытеснения американскими войсками войск ВСРВ как основной силы, ведущей войну с коммунистами, происходил удивительно быстро. Непрерывная смена власти в Сайгоне лишила южновьетнамских солдат остатков лояльности и воли к победе. Дезертирство выросло в разы: только в апреле из армии сбежало 11 000 дезертиров, а оставшиеся солдаты не хотели воевать. Один младший офицер ВСРВ позже вспоминал: «Я вступил в армию в 1962 г., потому что был патриотом. Я любил свою новую страну и ненавидел коммунистов. Но со временем… смена правительств в Сайгоне и зависимость от американцев привели к тому, что понятие „нация“ перестало для меня существовать»[435].

Макс Тейлор, традиционно выступавший против непосредственного вмешательства США в войну, считая это неизбежным путем к катастрофе, временно поменял свою точку зрения и поддержал решение администрации. Чтобы оценить будущие потребности в американских войсках, президент командировал в Сайгон начальника штаба Армии США Гарольда Джонсона, выжившего участника Батаанского марша смерти 1942 г. Должно быть, генерала частенько передергивало от общения с президентом, поскольку он не выносил сквернословия и богохульства и однажды даже отчитал своего подчиненного: «Буду признателен, если вы никогда больше при мне не будете упоминать имя Господа всуе»[436]. В марте 1965 г. он получил от своего главнокомандующего приказ начать новый «марш смерти». Когда они вместе спускались на лифте в Белом доме, президент ткнул его указательным пальцем в грудь и сказал: «Вы слишком все раздуваете, генерал». Гарольд Джонсон не раз во всеуслышание говорил в Пентагоне, что для достижения результата в Южном Вьетнаме потребуется пять лет и полмиллиона человек. По возвращении из Сайгона он предложил ограничиться отправкой одной дивизии, но Комитет начальников штабов увеличил эту рекомендацию до трех. На встрече в Кэмп-Дэвиде 10 марта президент заявил: «Будь там хоть пекло, хоть потоп, мы должны там остаться». В его заметках было написано: «Спасовать = второй Мюнхен».

Он никак не отреагировал на предложения Пентагона по вводу войск, но 1 апреля санкционировал отправку еще двух батальонов морской пехоты и 20 000 человек вспомогательного персонала. Три недели спустя он одобрил дополнительное развертывание, в результате которого к июню количество американцев на театре боевых действий должно было увеличиться до 40 000. Тейлор настаивал на том, чтобы сосредоточить всех этих людей на защите прибрежных анклавов. Но Уэстморленд возразил, что такая осторожность будет недопустимым позором, и президент согласился. Как только первые подразделения наземных войск отплыли с западного побережья в Азию, стало казаться, будто прорвалась долго сдерживаемая плотина. В Белый дом хлынул поток предложений по наращиванию военных усилий. Уэстморленд хотел все больше и больше людей. Адмирал Шарп, главком в Тихоокеанском регионе, настаивал на отправке морских пехотинцев на том основании, что они лучше всего подготовлены к антиповстанческим операциям. 6 апреля президент санкционировал начало кампании бомбардировок Северного Вьетнама под кодовым названием «Раскаты грома II». Перед Белым домом появились первые протестующие против войны во Вьетнаме.

Между тем военная ситуация продолжала ухудшаться. 9 мая Даг Рэмзи, находясь в провинции Хаунгиа, написал в своем дневнике: «Сообщают, что сегодня в 02:45 ночи вьетконговцы уничтожили по меньшей мере один взвод 33-го батальона рейнджеров на бивачных позициях. Также был взорван мост… Общие потери дружественных сил: 41 погибший в бою, 36 раненых, 50 пропавших без вести. По сообщениям, в атаке ВК участвовали крестьяне с факелами, ножами и копьями. Число нападавших — боевиков ВК и гражданских — составляло около 500 человек. По словам главы провинции, в лагере 33-го батальона все спали»[437].

Южновьетнамская армия рушилась буквально на глазах у американцев. 18 мая в письме родителям Рэмзи писал, что накануне ополченцы из Региональных сил и рейнджеры поссорились за игрой в карты и устроили ожесточенную потасовку, в ходе которой один рейнджер был застрелен из автомата. «Местные войска никогда не отличались высокой дисциплиной, — писал он, — но за последние два месяца ситуация стала совсем плачевной. Каждые несколько дней кто-нибудь устраивает в городе стрельбу, но никто не принимает никаких мер. Солдаты [ВСРВ] ведут себя с безоружными гражданскими как бандиты, поэтому их почти повсеместно ненавидят… Из-за неспособности Сайгона обеспечить общественную безопасность любые мирные усилия становятся бессмысленными… Американское правительство, как и южновьетнамское, пытается скрывать реальную ситуацию и даже прибегает к откровенной лжи, но все их попытки тщетны»[438]. Северовьетнамское коммунистическое руководство также обманывало свой народ, но делало это гораздо успешнее благодаря тому, что осуществляло жесткий контроль над информационными потоками внутри страны.