По мере того как Ан и его отряд продвигались вперед, их рацион становился все скуднее. В начале похода каждый получал по два котелка вареного риса в день, но вскоре норма уменьшилась до одного котелка гнилого риса, смешанного с вонючей заплесневелой маниокой и приправленного символической щепоткой соли. Солдаты мечтали о мясе, вареном шпинате, рыбном соусе и лимонаде. Повара в отчаянии качали головами, пытаясь промыть старый рис под струей воды, который на их глазах превращался в порошок и утекал сквозь сито, оставляя только червей. В конце концов людям Ана пришлось есть жидкую баланду, в которую для густоты добавляли дикие растения и корни, собранные в джунглях. Ан был возмущен, что Ханой вынуждает солдат терпеть такие лишения еще до того, как они вступили в схватку с врагом: «Глядя на бледные, изможденные лица моих офицеров и солдат, я испытывал такую горечь, что сел и написал письмо… чтобы верховное командование извлекло уроки из нашего опыта». В конце концов они добрались до путевой станции недалеко от южновьетнамского Центрального нагорья, которой командовал знакомый Ану полковник — они вместе учились на курсах русского языка. Гостеприимный хозяин приготовил на ужин рыбу, вареную в кислом бульоне, от которой Ан пришел в восторг: «С тех пор я посещал много банкетов, но этот был самым роскошным!»

Тропа Хо Ши Мина

Только в декабре Ан со своим передовым отрядом добрались до провинции Контум. Они разместились в местной штаб-квартире НФОЮВ, где им предстояло дождаться прибытия основной части дивизии. Там они смогли отдохнуть и отъесться: им выдавали по три котелка риса в день, которые солдаты дополняли собранными в джунглях побегами бамбука и картофелем, и даже рыбой, пойманной тут же в реке. Вскоре из Ханоя поступили приказы: два полка 325-й дивизии должны были двигаться дальше на юг; третий полк должен был остаться на Центральном нагорье, как и Ан, который назначался заместителем командующего фронтом. После нескольких локальных стычек, которые Ан провел специально для того, чтобы «обстрелять» своих людей, командование фронтом запланировало первую крупную операцию против окружного центра. План был построен на привычной тактике вьетконговцев: окружить поселение и подвергнуть его обстрелу, после чего устроить засаду на подкрепление ВСРВ, которое должно было прибыть на помощь из Танканя. После нескольких часов ожесточенного ночного сражения со стороны Танканя не наблюдалось никакого движения, поэтому Ан приказал своей саперной роте идти в атаку. «По полевому телефону мне ответил один из их офицеров. Он сильно нервничал: „Командир роты Лыонг, его заместитель Мо и почти все остальные офицеры 9-й роты убиты!“ — „Заткнись и атакуй!“ — приказал ему я». Было важно, чтобы саперы пошли в атаку, для ослабления давления на другие роты, находившиеся под шквальным артиллерийским огнем. К рассвету его люди одержали победу — это был первая окружная штаб-квартира ВСРВ, захваченная Вьетконгом.

Следующие три дня и три ночи солдаты Ана, страдая от голода и нетерпения, сидели в засаде. В конце концов южновьетнамское командование удосужилось отправить отряд, который попал в подготовленную ханойским полковником ловушку и с тяжелыми потерями отступил. После этого 325-я дивизия без единого выстрела захватила несколько стратегических поселений и ненадолго заняла Дакто. В честь этой победы Ан устроил пир, главным блюдом на котором был жареный тигр — зверь выскочил из чащи на двух молодых солдат, которые, хотя и были напуганы до смерти, не упустили добычу. «Его мясо было восхитительным», — написал полковник, из мемуаров которого становится понятно, что вопрос питания занимал важное место в военной службе коммунистов. Когда Сайгон начал реагировать на присутствие ВНА, они ушли обратно в джунгли. Их главными трофеями в этих первых сражениях стали две 105-мм гаубицы, которые они разобрали и переправили через границу в Камбоджу.

В первые недели 1965 г. Вьетконг активизировал военные усилия на всей территории Южного Вьетнама. Какое-то время Ле Зуан возлагал надежды на политический переворот во главе со «спящим» коммунистическим агентом, полковником ВСРВ Фам Нгок Тхао. Когда один из северовьетнамских высокопоставленных партийцев прибыл в штаб-квартиру ЦУЮВ, взбудораженные местные коммунисты сказали ему, что Ханою следует поторопиться, потому что сайгонский режим находится на грани краха и «если не взяться быстро за дело, можно опоздать». Ханой принялся печатать свои деньги и отправлять их на Юг в коробках с надписью «Груз 65».

Вопреки надеждам Ханоя, переворот Фам Нгок Тхао провалился; полковник был вынужден бежать и вскоре был убит при загадочных обстоятельствах. Но рост насилия в стране продолжался. Так, на Центральном нагорье вьетконговцы схватили двух работников службы по борьбе с малярией, занимавшихся распылением ДДТ, и предали их «народному суду». Они были осуждены за «шпионаж в пользу американцев и марионеточного правительства» и казнены с помощью мачете[406]. Двое медработников, мужчина и женщина, делавшие населению прививки от холеры, также были схвачены и признаны виновными «в деятельности в интересах американских империалистов и в качестве инструмента пропаганды». Женщину, которая была беременной, оставили в живых, а ее коллегу зарубили до смерти на ее глазах. Нередко жертвами становились семьи солдат ВСРВ и ополченцев. Однажды вьетконговцы похитили жену и ребенка одного особенно энергичного сержанта Региональных сил. Когда тот отказался перейти на их сторону, вьетконговцы перерезали ребенку горло. В этой беспощадной войне пытки и убийства без суда и следствия были обычным делом. Как заметил офицер ВСРВ, «это было сложно понять даже вьетнамцам, не говоря уже об иностранцах»[407]. Крестьянская девушка Фунг Тхи Лели подверглась изнасилованиям, побоям и унижениям как вьетконговцами, так и солдатами ВСРВ, после чего была изгнана из деревни с ребенком на руках и зарабатывала на жизнь гроши, продавая дешевые товары и себя американцам. Много лет спустя она написала, обращаясь к иностранным читателям: «Вы не знаете, как трудно было выжить»[408].

Традиционная семейная дисциплина трещала по швам. Одна девушка, у которой умерла мать, а отец тяжело болел, вступила в ряды НФОЮВ. Партийная работа «была очень опасной для моей жизни и невинности» и вынуждала ее пренебрегать дочерними обязанностями. Однажды вечером ее отец взмолился: «Ты моя дочь. Ты почти не появляешься дома и не работаешь по хозяйству. Наше поле заброшено, всюду растут сорняки. Где мы возьмем еду? Многие люди работают на революцию без оплаты, но у меня никого нет, кроме тебя… Сжалься немного надо мной и готовь мне еду… Тебя может убить бомба или снаряд, и тогда мне придется хоронить тебя. Но по закону наших предков дети должны хоронить своих родителей»[409].

С нарастанием военной активности НФОЮВ обнаружил, что обещанное перераспределение земель становится все менее действенным пропагандистским оружием: крестьяне были куда больше озабочены ежедневной борьбой за выживание. По словам Дэвида Эллиотта, на большей части сельской местности Южного Вьетнама 95 % времени не было видно ни правительственных войск, ни партизан: «Проблема была в этих 5 %»[410]. Трудно описать всю изнуряющую тяжесть и безотрадность крестьянской жизни, которая теперь и вовсе стала невыносимой, что во многом объясняло, почему многие молодые люди предпочитали уйти в партизаны или перебирались в города. Когда подруга Фунг Тхи Лели приехала в деревню из столицы, где она работала в баре, Лели, слушая ее рассказы о модных фасонах одежды, женских прическах с высокими пучками и туалетах со сливными бачками, мечтательно сказала: «Сайгон… это похоже на рай»[411]. 16-летняя крестьянская девушка из Митхо переехала в столицу к своему брату, полицейскому, и пришла в восторг от того, что могла заработать 25 000 пиастров в месяц, работая посудомойкой. Конечно, ей приходилось трудиться с утра до 9 часов вечера, но, по ее словам, ей «нравилась такая жизнь»[412]. В городе никто не ходил босиком, у всех были туфли и сандалии. Успешная проститутка зарабатывала гораздо больше, чем посудомойка, и немало девушек выбирали это занятие, даже если потом становились изгоями в родных деревнях.