– Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, – сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. – Смотри на нее, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зеленых лесов в долинах, говор прозрачных звонких потоков… А как всколыхнется Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдуки! Это они с саблями и самопалами в руках снова ринулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..

– Так, так, воевода! Так, отец наш! – откликнулись гайдуки.

– Ну, заканчивайте да прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша майка!

На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдуки повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал треск выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.

– Тате, пойдем, – позвала Златка, тронув отца за рукав.

– Идите. Я приду потом, – тихо ответил воевода.

Он стоял с непокрытой головой, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез – только глубокая скорбь и острая боль.

Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.

Арсен обнял Златку за плечи и повел с горы. Когда отошли до первого крутого спуска, оглянулся. На вершине, вместе с воеводой, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба четко вырисовывались две темные неподвижные фигуры…

Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что произошло там между ними, о чем они говорили. Пройдя мимо хижин, Сафар-бей подошел к обрыву и сел на холодный заснеженный камень. Было что-то печальное и горестное в выражении его бледного лица, в устало опущенных плечах.

– Драган, пошли людей – пусть проведут его до Стивена, – приказал воевода.

– А как же… – Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде воеводы удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.

– Нет, нет, повязки не надо, не надо! – сказал поспешно. – Я верю… Не посмеет он привести янычар на могилу матери своей…

Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную кнутами спину старого Станка, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары – Карамлык и великан Абдагул.

– Ты уже старик, бай Станко, а ведешь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! – произнес Гамид спокойно. – Твое упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели хочешь, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, где Сафар-бей?

– Не знаю, ага, – прохрипел Станко.

– Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать!

– В который раз говорю: Аллах – свидетель, не знаю, куда девался Сафар-бей!

– Тогда скажи, где искать Якуба! Не станешь же ты уверять, что не знаком с этим разбойником!

– Впервые слышу это имя!

– Не говори глупостей! Вчера вечером Якуб зашел с улицы к Сафар-бею. Его видел Карамлык. Но оттуда он на улицу не выходил. Нетрудно догадаться, какой дорогой он, выкрав бюлюк-пашу, покинул дом. Здесь не обошлось без твоей помощи, старый пес!

– И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в преисподнюю, если вру!

Гамид потерял терпение и крикнул:

– Абдагул, всыпь этому упрямому ишаку еще! Может, он поумнеет и припомнит то, о чем с таким упорством старается забыть!

Верзила Абдагул схватил болгарина за поседевшие волосы, ударил в грудь, отбросил от себя. Снова засвистел кнут. Страшная боль исказила лицо старика.

– Изверги! – прошептал несчастный. – Сил больше нет терпеть…

Гамид подал знак прекратить пытку.

– Ну, говори!

– Дайте воды.

Карамлык поднес к запекшимся губам старика кружку воды, которую тот с жадностью выпил. Но, утолив жажду, продолжал молчать. Только затуманенным взором уставился в мрачное сытое лицо спахии.

– Я жду, – процедил Гамид. – Где Сафар-бей?

Станко выплюнул из разбитого рта кровь, отрицательно кивнул головой. Лицо его распухло от побоев, туго связанные руки одеревенели. Он терял последние силы. Если бы не веревка, которой он был подвешен к потолку, то не устоял бы на ногах.

– Я его… и в глаза не видел, ага.

– Врешь! Вы увели его с Якубом!

– Клянусь, я не имею чести быть знакомым ни с каким Якубом!

– Невелика честь быть знакомым с разбойником… Да не выкручивайся: ты очень хорошо знаешь Якуба! Скажи – где он? Куда вы дели Сафар-бея?

– Напрасно пытаешь меня, ага. Мне ничего не известно ни о Сафар-бее, ни о Якубе…

Тихий, спокойный ответ Станко вконец разозлил Гамида.

Проклятый гяур! В чем только душа держится, а правды не говорит! Но он развяжет язык упрямому гайдуку! Ведь нужно же, наконец, узнать, где Сафар-бей, даже если бы пришлось замучить до смерти не одного, а тысячу болгарских собак! На это у Гамида были серьезные причины.

О таинственном, странном исчезновении Сафар-бея он узнал сегодня утром, возвратившись из Загоры от бейлер-бея. Неожиданное известие ошеломило его. Несмотря на то, что между ними в последнее время установились напряженные, даже враждебные взаимоотношения, Гамид не спускал глаз с молодого аги и очень волновался, когда тот находился в опасности. Объяснялось это тем, что Гамид был очень суеверен. А много-много лет назад, когда он с похищенными детьми воеводы Младена подъезжал к Загоре и, устав, присел отдохнуть на камне у дороги, к нему неслышно, как тень, подошла старая цыганка. Ее тусклые черные глаза впились в его лицо.

«Позолоти руку, добрый ага, и я расскажу все, что случилось с тобой в жизни», – прокаркала старуха.

Гамид хотел прогнать ее, но цыганка отгадала его намерение и вцепилась смуглыми скрюченными пальцами в рукав:

«Не прогоняй!.. Вокруг тебя кровь, много крови. Черные думы бороздят твое чело… Я не буду говорить о былом… Позолоти, красавчик, руку, и я поведаю тебе, что ожидает тебя в будущем. Не пожалей для бедной цыганки куруша…»

Гамид заколебался. Будущее его пугало. Наугад сказанные цыганкой слова о крови заставили его вздрогнуть. Может, и вправду старая ведьма провидит будущее?

Он вытащил из кармана куруш. Цыганка с жадностью схватила монету, запрятала в густые складки пестрого одеяния. Быстро разметала карты.

«Будущее твое светло, добрый ага, – продолжала она. – Выпадает тебе богатство в дальней дороге. И почет, и уважение. Ожидал тебя тяжкий удар, но ты счастливо избежал его. А еще имеешь ты большой интерес в детях. Они не кровные, не родные тебе, ага, но тесно связаны с твоей судьбой. Настолько тесно, что я даже боюсь говорить…»