Самым острым политическим вопросом в Бизоний был в то время демонтаж промышленных предприятий. В октябре 1947 года обнародовали англо-американскую программу ликвидации военных заводов, к числу которых были отнесены не только те, которые изначально предназначались для производства вооружений, но и те, которые, не являясь таковыми, были в свое время переведены на выпуск военной продукции или выполняли военные заказы. Особенно сильно эта программа затронула предприятия британской зоны. Аденауэр оказался в числе самых активных ее противников. Учитывая то, что продуктов питания по-прежнему не хватало, а индекс промышленного производства едва превышал треть от довоенного, демонтаж мог только обострить ситуацию. Сомнения по поводу разумности этой программы испытывали и в Лондоне; не кто иной, как лорд Пакенхэм, член кабинета, ответственный за германские дела, признавался задним числом в том, что в данной связи пережил «глубокий внутренний конфликт». Логика, которую использовал Аденауэр, была внешне безупречной: нельзя говорить об экономическом восстановлении Европы, которое предусматривалось «планом Маршалла», и одновременно взрывать немецкие заводы — одно исключает другое.

Наконец в феврале 1948 года, как раз когда болезнь Гусей вступила в критическую фазу, произошло событие, приковавшее к себе внимание всего мира (и, очевидно, заставившее Аденауэра на какое-то время если не забыть об умиравшей супруге, то, во всяком случае, как-то отодвинуть на задний план мысли о ней): коммунисты захватили власть в Чехословакии. А потом пошло-поехало: последовало заключение договоров о «дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи» между Советским Союзом и странами Восточной Европы; в марте советский представитель в Союзном контрольном совете маршал Соколовский («Соко», как несколько фамильярно именовали его между собой западные члены совета) демонстративно покинул его заседание, и совет фактически прекратил свое существование; в апреле советский истребитель «Як» врезался в английский самолет с пассажирами, когда тот заходил на посадку в западноберлинском аэропорту Гатов; обе стороны обменялись по этому поводу жесткими нотами протеста. Траектория отношений между Советами и западными оккупационными властями в Германии пошла резко — почти вертикально — вниз, к нулевой отметке. Ситуация приняла непредсказуемо опасный характер.

Она еще более обострилась, когда в Лондоне собралась очередная конференция по германскому вопросу, на которую демонстративно не был приглашен Советский Союз, незадолго до этого отказавшийся принять помощь по «плану Маршалла». Советы, естественно, восприняли свое исключение из круга стран, которые должны были определить будущее Германии, как провокацию — уход Соколовского с заседания контрольного совета как раз и был на нее ответом, который, в свою очередь, лишь усилил решимость Запада идти своим путем. Генерал Робертсон, ставший к тому времени из заместителей военным губернатором британской зоны (ранее этот пост номинально занимал маршал Шолто Дуглас), выступая 7 апреля в ландтаге земли Северный Рейн-Вестфалия, выразился с военной прямотой: «Вы должны идти вперед и обустраивать ту часть вашей страны, которая составляет большую ее часть и находится по эту сторону железного занавеса. Со временем и все остальное придет к вам. Мы предлагаем вам нашу добрую волю и сотрудничество». Как писал позднее Аденауэр, «эта речь нас сильно ободрила». Еще бы!

В это время на сцене появилась новая фигура, которой было суждено привлечь к себе внимание политиков — но крайней мере тех из них, которые интересовались экономикой, — Людвиг Эрхард. Поначалу его мало кто знал, и его взлет стал в известной мере делом случая. Первым директором Экономического совета Бизоний был представитель баварского ХСС Йоханнес Землер; наличие солидной партийной поддержки не спасло его, однако, от гнева американцев: он осмелился покритиковать их за то, что в качестве продовольственной помощи они поставляют кукурузу, которая в довоенной Германии шла в основном на корм домашней птице, притом требуя оплаты в твердой валюте. Особенно задело оккупантов замечание Землера насчет того, что уж если приходится принимать то, что дают, и платить столько, сколько требуют, то совсем лишнее рассыпаться в благодарностях таким благодетелям. Американский губернатор, генерал Льюшес Клей, немедленно уволил строптивца.

Аденауэр хотел было продвинуть на освободившееся место некоего Германа Пюндера, личность весьма бесцветную, а потому и неопасную. В дело вступил Пфердменгес, попытавшийся организовать кампанию в пользу Пюндера, но из этого ничего не вышло. Американцы предпочитали того, кого они знали, — Эрхарда. С их точки зрения, эта кандидатура имела ряд явных преимуществ. При нацистах он, уроженец Франконии, никак не «засветился», во время войны руководил в Нюрнберге каким-то институтом, о котором мало кто что знал, кроме того, что там вроде бы изучались долгосрочные экономические проблемы города. Он лично сочинил довольно скучный труд на тему военных долгов и экономической политики в побежденной стране. С апреля 1945-го до января 1947 года работал в органах временного самоуправления в Баварии, ничем себя особенно не проявив, а потом перешел на преподавательскую работу в Мюнхенский университет. Казалось бы, никаких особо благоприятных предпосылок для успешной политической карьеры.

Однако, очевидно, его идеи были для американцев достаточно привлекательными, и в октябре 1947 года «почетный профессор» Мюнхенского университета неожиданно оказывается в кресле руководителя «специального бюро но вопросам валюты и кредитов», созданного при Экономическом совете Бизоний. Истинное предназначение этого «бюро» держалось в строжайшем секрете: речь шла о подготовке денежной реформы в западных зонах. Эрхард с этой миссией успешно справился. Пятьсот тонн новых «дейчмарок», отпечатанных в США, были благополучно доставлены во Франкфурт, и 20 июня 1948 года новая марка стала единственным платежным средством в трех западных зонах, а позднее и в Западном Берлине.

Одновременно Эрхард, даже не проконсультировавшись с военными губернаторами союзников, своим единоличным актом отменил контроль над ценами. Клей пытался образумить авантюриста, заявив ему: «Мои советники говорят, что то, что вы сделали, страшная ошибка». Эрхард и не подумал отступать. «Господин генерал, не обращайте на них внимания. Мои советники говорят то же самое» — этот его остроумный ответ американскому проконсулу вошел в историю.

Аденауэр не сыграл какой-либо значительной роли в событиях, связанных с денежной реформой. Он был не очень сведущ в экономических расчетах и понимал свою слабость в этой области. Понял он и другое: импозантный Эрхард с его вечной сигарой будет для него идеальным партнером в качестве министра экономики, он возьмет на себя большую часть проблем, относящихся к внутренней политике, и даст ему, Аденауэру, возможность полностью сосредоточиться на международных делах. Пока об этом было рано говорить, эта мысль осталась как бы в глубине сознания — на будущее, но она уже созрела, и это была одна из самых верных мыслей, которые когда-либо посещали нашего героя.

Первой серьезной акцией Аденауэра на международной арене, если не считать нескольких случайных бесед с христианскими политиками из других европейских стран и интрижек с французами но поводу проекта «Рейнского государства» (мы упоминали о них выше), было его участие в Гаагском конгрессе движения за «единую Европу», который состоялся в начале мая 1948 года и на котором он возглавлял делегацию ХДС. Форум был достаточно масштабный: свыше восьмисот участников, из одной Великобритании делегация в сто сорок человек во главе с Уинстоном Черчиллем и с участием таких видных политиков, как Антони Идеи и Гарольд Макмиллан; творческую интеллигенцию представляли дирижер Адриан Баулт и поэт Джон Мейсфилд. Из Бельгии приехал Поль-Анри Спаак, из Франции — Леон Блюм и Эдуард Эррио, из Италии — Альчидо де Гаснери. Словом, аудитория была солидная.