— Что? Что там было? — белобрысая шлюха теребила мента за штанину.

— Отстань от меня!

Видать, новая шиза приключилась, а я все о своем, задумался, закемарил на ходу. Комаров стоял на четвереньках, художник и блондинка — позади, и все вместе из-за валуна выглядывали.

Я даже присаживаться, в смысле — пригибаться, не стал. На кой мне это надо, пригибаться, когда, блин, я и так чую? Я чуял за валунами километра полтора плоской пустыни. Раньше там гудел-шумел бор. Когда приезжала Розка, мы с ней по грибки выбирались. Бухгалтера своего Личмана и прочую шушеру я за грибами не водил, потому как грибы — это личное, интимное, што ли...

Бор пропал, черничник пропал, маслята пропали, все. Здесь была граница, дальше голая плешь, заросшая лопухами с белой малиной, а за плешью — лабуда похлеще прежнего. За плешью — трещина в земле, ну, натуральная трещина, как от вулканов бывают. Лава горячая от трещины не текла, края ее осыпались, я различал срезы красного песчаника, известняка... Вполне можно было на ту сторону перековылять. Перековылять и попасть в Новые Поляны. По камешкам, по уступам...

Так я с закрытыми глазами все увидел.

— Вон там — бегут... — Ливен поперхнулся.

— Что ты несешь?! — В голосе вонючего кабана Комарова снова зазвенели истерические нотки. Этот прыщавый чувак конкретно действовал всем на нервы.

— Белый... белые медведи опять... — несмело вставила Тамара.

— Помолчи! — отмахнулся Комаров.

— Вы как хотите, а я — назад...

— Здесь не прорвемся, растопчут...

— Я тоже не пойду...

— Глядите — кости! Вон до нас уже пытались!

— Умолкни, ты, баран! — Комаров приставил волыну к мокрому лбу художника.

Я стал прикидывать, сколько часов понадобится сержанту, чтобы грохнуть кого-нибудь из нас. Он стал совсем психованным. Будь у меня пушка, эта сопля не прожила бы и десяти минут. Но пушки у меня не было, а драться голыми руками против психа я не решался.

— «Дядя Жан, сержант Саша раненый, он в подвале остался...»

Я с трудом, блин, сдержался, чтобы не послать инвалидку по тещиной дорожке. Мне как-то глубоко насрать было, сдохнет блондинчик в подвале, или ему медведь башку откусит. Меня пугало слегка, что я не мог по собственному желанию хромоножку отключить, но это тоже полбеды. Чем дольше к ее тявканью прислушивался, блин, тем отчетливей казалось, шо ишо кто-то повис на проводе...

— «... это антенна, понимаете? Алексей Лександрович говорит, что она усиливает мысли...»

— «Где антенна?» — беззвучно спросил я.

— «Дядя Жан, Дед просил вам передать, что нам вчетвером не справиться, нам надо...»

— «Не слышу, не понял! Повтори...»

Но девчонка снова исчезла.

Я открыл глаза, поглядел, куда уставился Комаров. Поглядел, и передернуло всего. Потому что впереди было все именно так, как я видел с закрытыми глазами. Голое поле с ползучей малиной, трещина, за ней — куски шоссе и магазины поселка. Новые Поляны срань такая. Я туда пару раз за пивом заезжал, а водку брать брезговал.

Вдоль расщелины, покачиваясь, шевеля усами, брели белые медведи. До них было метров двести. Они вылезали откуда-то из туманного марева и шли нестройной шеренгой, поджав передние клешни.

— Я не могу... не могу... — всхлипывал художник.

— Дима, перестань! — завелась блондинка. — Ты мужчина, как не стыдно!

— Мне не стыдно, я жить хочу!

— Заткнись! — тут же огрызнулся Комаров.

Художник заткнулся, но пополз назад.

— «Дядя Жан, только вы меня слышите, это плохо... Я же слышу вас всех. С вами еще трое, да? Вам нельзя разлучаться, тогда хуже прием...»

— «Чего хуже?!» — кажется, я спросил вслух. Маркеловна и Комаров дернулись, словно их за задницы ущипнули. Художник отползал назад.

— Куда ты, крыса? — спросил я. Я взял его за потные кудряшки, приподнял и поставил на ноги. Но пацан опять сложился, як тряпичный гамак. Черт с ним, подумал я, и без него доберемся! Я размышлял, стоит ли сказать Комарову про инвалидку. Наконец решил, что скажу попозже.

Когда придет время.

— «Прием хуже», — пищала инвалидка.

А ведь девка была права! Как только Тамара и Комаров отдалялись, ее противный голос превращался в далекое кваканье. Я повернулся и вытащил художника из какой-то дыры между горячих камней, где он собрался помереть. Мне почему-то стало страшно остаться без нового «радио».

— «Дядя Жан, Саша-Нильс раненый, очень сильно, а доктор ушел...»

— «А я-то что могу?» — Я представил себе, как начну сейчас убеждать Комарова повернуть назад, чобы забинтовать его напарника. У них и без меня любовь до гроба, блин, а тут еще я... Вдобавок, як объяснить, шо мы с малолеткой сквозь воздух треплемся? Да он меня пристрелит, кретин, и дело с концом!

— «Дядя Жан, Дед говорит, что только вы можете помочь, если доберетесь...»

— «А сама-то ты где?» — не выдержал я.

Я следил за белыми, не отрываясь. Кое-что настораживало. Спустя какое-то время я поежился. Два белых, двадцать секунд, еще четыре белых, а над ними две розовые, блин, пиявки, и ни хрена! В смысле — не враждуют, не кидаются друг на дружку, как в поселке. Помимо белых вдоль трещины, сжимаясь и расширяясь, прямо как гусеницы, резво ползли колючие опарыши. Такие же суки, как и та, что выгрызла изнутри депутата.

Они не дрались промеж себя, блин! Хищные твари, а вели себя, словно... словно солдаты на марше. Двадцать секунд — два белых, четыре червяка, сорок секунд — два белых, гирлянды, два червяка...

— Мы проскочим, если побежим строго по часам... — внушала Тамара. — Смотрите, добежим до тех камней, заляжем, переждем цикл...

— «... Симулятор сломан, мы внизу, возле антенны... Дядя Жан, это антенна, она такая огромная, как телевышка, только круглая... Мы под ней... Еще есть шанс выключить, если приедете... Но Саша раненый...»

— «Мне плевать на ваших раненых! — рубанул я, надоело с ней цацкаться. — И вдолбите себе вместе с вашим сержантом, что я не вернусь. Я еду в город...»

— Эй, Комаров, — окликнул я. — Послушай Маркеловну, она дело говорит!

— Ну, чего там? — Сержант обернулся, его рот от страха стянуло на сторону.

Этот тоже хорош... Полный кабздец, кому они оружие доверяют! Ладно бы просто трусил; тут такие дела творятся, что не стыдно обосраться, но старший из ментов вел себя все хуже. Выключался он периодически, я такое видал.

— Они приходят всегда слева, с одной стороны, — торопясь, начал я. — Это не настоящие животные, слышишь?

— Ну и что с того? — Комаров не отрывал глаз от ущелья. На его бугристом затылке вспухали мутные капли пота. — Ты что, предлагаешь с ними вступить в переговоры?