— Резонно, — признал я. — Олег Георгиевич, у меня есть предложение.

— Какое? — заинтересовался начальник Отдела. — Излагай.

— Давайте вы мне сразу скажете, что от меня хотите, а? Без дальних заходов, без реверансов. Я бы с удовольствием выслушал еще пару историй, тем более что они крайне любопытны, но, если честно, мне очень хочется домой. Последние дни больно суетные выдались, про нынешнюю ночь я уж и не говорю. Так что не стесняйтесь, переходите к делу.

— К делу. — Ровнин снова пыхнул трубкой. — Хорошо. Валер, тебе нужны были эти серьги? Бери.

И он пододвинул ко мне коробочку.

— Насовсем? — немного оторопело спросил я.

— Насовсем не могу отдать, — чуть виновато признался Олег Георгиевич. — Они же подотчетные, проходят по ведомостям хранения. Но тебе же они не для коллекции нужны, верно, а для других целей? Я кое-что про Хранителей кладов знаю, хоть лично ни с одним знаком не был, потому более-менее представляю, что у них к чему.

Я пододвинул к себе футляр, но держа его за самый краешек, чтобы даже случайно, даже кончиком пальца не коснуться блестящего металла.

— Вот так просто?

— Жизнь — вообще несложная штука, — усмехнулся Ровнин. — Просто люди отчего-то всегда стараются идти по ней самым запутанным путем. Такова человеческая природа — если нет сложностей, то мы сами их себе создадим. Бери и делай с ними то, что тебе нужно. Прямо сейчас.

— Хорошо, — подумав пару секунд, ответил я. Да, мне не очень хотелось проходить через процедуру соприкосновения с душой предмета на их глазах, но выбора-то не имелось. Или так, или никак. Надо думать, на то расчет и был. — Только вы не пугайтесь, у меня нет эпилепсии или чего-то такого, так что, если я на пол повалюсь и глаза под лоб закачу, скорую не вызывайте.

— Веселая жизнь у Хранителя кладов, — заметил Михеев.

— Не без того. — Я провел ладонью над серьгами, камушки которых посверкивали в лучах вечернего солнца, проникающих в кабинет через окно. — Утром не знаешь, что вечером случится.

— А, ну, тогда все у тебя нормально, — отмахнулся Павел. — Мы всегда так живем.

Отвечать ему я ничего не стал, просто опустил руку на серьги. Раз решил, надо делать, чего зря время тратить?

В ладонь тут же словно две иголки воткнулись, одна — огненно-горячая, а вторая — мертвенно-ледяная, потолок кабинета завертелся, через секунду превратившись в воронку, а следом за тем я ощутил, что куда-то лечу.

Впрочем, это продлилось недолго — уже через пару мгновений ноги снова ощутили под собой земную твердь, вернее, пол, а уши чуть не оглохли от женской перебранки, ведущейся на самых что ни на есть повышенных тонах.

— Да чтоб ты сдохла! — визгливо орала одна дама. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Во всех бедах ты виновата! Ты мне мешала! Ты! Ты!

— Я виновата?! — отвечала ей другая. — Это ты всякий раз желаешь чьей-то смерти, а мне такое не по душе! Да, все мужчины — мерзавцы, но убивать зачем?

Пелена перед глазами рассеялась, и я понял, что нахожусь в просторной зале типовой дворянской усадьбы восемнадцатого века. Как было сказано ранее, я по ним вволю поездил и до института, и во время учебы, так что ошибка практически исключена. Более того, мне стало ясно, чья именно это усадьба. Она наверняка принадлежала Марии Кандауровой, той самой, с которой вся эта чехарда и началась.

Правда, некие особенности в этом помещении наличествовали. Оно не имело дверей и было разделено на две части — темную и светлую. Первую скрывали сумерки, настолько густые, что я с трудом разглядел дальнюю стену. Вторая была залита светом, чем-то похожим на солнечный.

И каждая из ругавшихся женщин находилась только на своей стороне, не пересекая некую незримую черту и не залезая на территорию противницы.

Слева от меня находилась румяная красавица в белом сарафане, которую я сразу узнал, хоть и видел всего раз, во сне. И так же, как и в нем, лицо ее было невеселым, она, стоя на одном месте, печально смотрела на свою собеседницу, хмуря при этом соболиные брови.

Ну а та как раз исходила на гнев и злобу, бегая туда-обратно, размахивая руками, сыпля ругательствами и чуть ли не выпрыгивая от переполнявшей ее ярости из черного платья, чем-то напоминавшем вполне себе современные наряды от именитых кутюрье. Лицо этой дамы поражало своей бледностью, в глазах плескался мрак, но это ничего не меняло, сходство ее с женщиной напротив было слишком очевидно.

Эти двое, несомненно, и раньше, при жизни помещицы, и сейчас являлись одним целым, эдаким «инь» и «янь» в среднерусских декорациях.

Побои, унижения и страх, похоже, все-таки свели Кандаурову с ума, просто не очень явно для окружающих, и породили в результате на свет вот эту парочку, которая не угомонилась даже после ее смерти. А может, даже и благодаря ей, учитывая нюансы смерти невезучей помещицы.

Та, что в белом платье, впитала в себя все лучшее от Кандауровой, ну а ее заклятая подруга забрала себе весь гнев, всю ненависть к сущему, а особенно, надо полагать, к мужчинам.

И как только новая владелица вдевала сережки в мочки ушей, эта парочка просыпалась и бралась за свое. Черная тень нашептывала ей всякие гадости, под конец советуя побыстрее избавиться от мужа-изменщика, а белая пыталась как-то своей сестрице противодействовать. Скорее всего, происходила эта борьба неявно, может, во сне, может, еще как, но в конечном итоге, как правило, случалось одно и то же — женщина сходила с ума, раздираемая изнутри чужими, по сути, противоречиями. Оттуда и перепады настроения у жертв, те, о которых говорил Ровнин, — то кровожадное размахивание ножом, то истовое покаяние. Кандаурова-то поступала так же, достаточно вспомнить мой сон. Все зависело от того, кто в данный момент натягивал на себя желтую майку лидера — черная Мария или белая Мария. На самом деле у них, скорее всего, имен вовсе нет, но эти им, на мой взгляд, идеально подходят.

Кстати, в зачете, похоже, все-таки победила темная сторона, поскольку почти всегда дело доходило до убийства или его попытки. Хотя… Может, доставались сережкам и сообразительные владелицы, которые успевали понять, откуда ветер дует, еще до того, как у них мутился рассудок, и быстренько от недоброй вещи избавлялись. Просто про это уж совсем никто не знает.

Впрочем, какая теперь разница? Сейчас надо думать о другом, тем более что эта парочка уже заметила меня, стоящего ровно посередине помещения, на той самой условной незримой черте. Заметила и наконец-то замолчала.

— Привет, девчонки! — весело