Как же меня угнетает собственное воображение!

Перед моим мысленным взором разворачивается ровно то же самое, что рисовал себе выставленный в Лувре Жерико, когда работал над своим полотном, с той разницей, что вместо людей на плоту кошки, это они карабкаются друг на друга, чтобы махать белой тряпкой.

Воображение – опасная штука! Я придумываю на пустом месте несуществующие опасности – вероятно, чтобы совсем не раскваситься. По правде говоря, покой мне не по нутру. Пусть лучше жизнь бросает мне вызов за вызовом.

С другой стороны, от нескончаемых испытаний у меня возникла сверхчувствительность, даже паранойя.

Вот так, вся в своих думах, я плыву на «Последней надежде» по бескрайнему океану, как вдруг из одной каюты доносятся странные звуки.

Подкрадываюсь к двери – и что же я вижу? Совокупление моей служанки Натали с ее избранником Романом!

Наконец-то эти двое отбросили колебания, вызванные человеческим воспитанием, и дали волю своим животным побуждениям.

Возможно, это простое любопытство, а возможно, меня не перестает изумлять людская натура, но я, вывалив язык, застываю у иллюминатора.

Ко мне подкрадывается Анжело – ему обязательно надо уставиться туда же, куда и мне. Я не тороплюсь его прогонять. Если у меня и есть что ему передать, то это именно любопытство. Пока Анжело будет интересовать все неведомое, он не превратится в полного глупца.

Мы молча таращимся на парочку в каюте.

Да уж, любовь у людей – это нечто! Особой радости они не выказывают, уж больно сдержанны. Такое впечатление, что они сосредоточены на анализе своих ощущений, а не на восторге от них. Никогда не видела таких гримас!

Если говорить о позах, то в этом они сильно ограничены из-за своей негибкости. Например, Натали, как я погляжу, не может закинуть ноги себе за уши (а ведь это непременно позволило бы ей испытать новые ощущения). Что до мужского члена, то он, как мне удается подсмотреть, гладкий, как у сфинкса, и полностью лишен шипов.

При этом оба, похоже, довольны своим совокуплением. Натали дышит все громче, а потом переходит на мышиный писк, который лично мне кажется смехотворным (почему бы ей не заорать, чтобы как следует отдышаться?), а Роман все это время подражает мычанию того самого быка, который без конца подбрасывал его над землей во время корриды.

Вот я и узнала, как размножается вид, столько времени господствовавший на планете.

Пара издает все более громкие звуки, похожие сначала на отрыжку, а потом на кудахтанье, отчего я испытываю внутреннее напряжение и не могу удержаться от смеха – у меня это проявляется, как известно, в чихании.

Анжело силится понять, что со мной происходит. Чувствую, он обеспокоен.

Это понятие, смех, ему неведомо, и он боится, что я задыхаюсь.

У меня нет сил растолковывать ему все, когда-нибудь он сам поймет. Смех сменяется другой эмоцией – желанием тоже заняться любовью. Наблюдение за потехой под названием «человеческая любовь» парадоксальным образом заводит меня саму.

Не исключаю, что мое возбуждение сродни тому, что испытывают люди, когда смотрят свои порнофильмы.

Не интересуясь больше ни людьми, ни своим сыном, я выхожу на палубу и зову Пифагора. Ответа нет.

Куда он подевался? Вечно куда-то пропадает, когда нужен.

Наконец я слышу его голос откуда-то сверху. Он, оказывается, залез в круглую дозорную люльку на кончике средней мачты.

Этот кот – просто живое воплощение парадоксов. Боится летать по воздуху, но всегда стремится оказаться на высоте.

Я лезу по вантам к нему.

– Что ты здесь забыл?

– Высматриваю землю. Зачем ты меня звала?

С этими котами вечно одно и то же: ничего не чувствуют сами, изволь все им объяснять.

– Я застала наших слуг за актом воспроизводства.

– Что ж, лучше поздно, чем никогда.

– Когда смотришь на такое, закрадывается вопрос, как этот вид умудрился оказаться столь жизнестойким.

– Мало взобраться на вершину, надо еще там закрепиться.

– Ты о человеческой цивилизации?

– О ней самой. Они были на вершине, но не смогли там удержаться. Недавно мне приснился сон, – продолжает Пифагор. – Люди стали вымирающим видом, их показывают в зоопарках. О каждом новом рождении сообщает пресса, прямо как у панд.

Не вполне понимаю, на что он намекает, и ничего не знаю о зоопарках и пандах.

– Ты не находишь, что у людей совокупление тянется слишком долго? – возвращаю я его к главной теме.

– Нахожу. Десятки минут у них против считаных секунд у нас.

– Почему они так тянут?

И как раз в этот момент Натали издает такой громкий вопль, что слышно даже у нас на верхотуре.

– Готово, у нее оргазм, – комментирует сиамец с видом знатока.

– За удовольствием последует расслабление. В последнее время она была напряжена. После всего пережитого она заслужила разрядку.

– Через девять месяцев может родиться человечек.

– Это вдохновляет. Сделай мне котят, Пифагор. От моего первого окота остался всего один, и у него так себе с головой, напрашивается улучшение породы.

– Ты про Анжело? Нехорошо так говорить.

– Он слишком самодовольный.

Пифагор разочарованно вздыхает:

– После нашего знакомства мы часто занимаемся любовью, а ты все не беременеешь.

– Думаю, это потому, что мой организм чувствовал: момент еще не настал. Организм, знаешь ли, подчиняется рассудку…

Слова вырываются у меня сами по себе, но ведь это правда! Мой мозг должен напрячься и что-то разблокировать, тогда и произойдет оплодотворение. Так проявится один из талантов, возникших у меня благодаря овладению своим разумом, – умение влиять на собственную детородную способность.

Мы направляемся в каюту, где ночуем на протяжении всего плавания. По пути мы сталкиваемся с другими пассажирами.

Свиньи дискутируют с собаками – они понимают друг друга по интонации. Бадинтер и Наполеон теперь неразлучны. У кошек сиеста. Уставшие люди дремлют, некоторые играют в шахматы и в карты.

Добравшись до нашего логова, я устремляю взгляд своих зеленых глаз в его синие.

– Предлагаю тебе попробовать кое-что новенькое, – мяукаю я. – Давай займемся любовью, соединив кабелем твой «третий глаз» и мой!

– Как, извини?..

Знаю, он переспрашивает только для того, чтобы выиграть время и поразмыслить. Предвидя его ответ, я продолжаю:

– Нам понадобится кабель. У тебя есть?

– Нет, а у тебя? Может, у тебя остался шнур после спора с Тамерланом в лодке?