Правда позднее добавил: «По официальной версии. Нет, нет. Это официальная версия. Абсолютно».

Я еще не добрался до артистического бара, когда вдруг на пол грохнулась поскользнувшаяся дама в синем платье с рюшами. Она пыталась поцеловать руку престолонаследника. Эта сцена была лакомым кусочком для изголодавшихся фотографов. Они мигом отлипли от принцессиного зада, и я понял, что моим пяткам несдобровать. Аппараты прямо-таки раззуделись, а меня все больше оттирали от процессии. Дзззн. «Изните». Дзззн. «Пардон». Дзззн. «Изните». И тут случилось то, чего я больше всего боялся: меня втиснули в толпу, и я не мог двигаться ни вперед, ни назад и начал покрываться потом.

Свое пальто я получил в гардеробе уже после полуночи. Выйдя из дверей Оперы, я понял, что такое конец света. Меня оглушил адский шум – всеобщий ор и вой сирен. Лучи прожекторов скользили по бегающим и дерущимся людям. Я даже не сразу охватил взглядом всю картину. Перед Оперой была полоса сравнительно свободного пространства метров пятьдесят шириной. Здесь сновали взбудораженные фотографы и телевизионщики. Слева от них стоял грузовик с подъемной платформой, которая уже поехала вверх вместе с тремя мужчинами в железной корзине. Не успела металлическая рука поднять их на максимальную высоту, как они врубили еще один прожектор. Теперь побоище освещалось сверху, и вокруг стало светло, как днем. Передо мной открылась арена, усыпанная суетящимися фигурками, которые что-то кричали в мобильники и микрофоны, постреливали фотовспышками и носились в крайнем возбуждении. Их окружал полицейский заслон в семь, нет, в восемь рядов. За ними шла настоящая битва. Демонстрации мне не в диковинку, в молодости я и сам любил побузить и потолкаться на площадях. Тогда тоже случались эксцессы. Однажды я даже свистнул бумажник. Это было в середине семидесятых, когда старый каудильо, то бишь Франко, перед смертью не отказал себе в удовольствии прикончить еще несколько человек. Но наши демонстрации были детской забавой в сравнении с тем, что я увидел здесь, возле Оперы. Это уже не демонстрация, а гражданская война. Беснующиеся толпы, детский крик, в воздухе мелькают камни, дорожные знаки, стулья, доски, фонари, бутылки. Все это градом сыпалось на полицейских. Опрокинутые автомобили. Объятая пламенем полицейская машина. Люди из Службы спасения уносят раненых. Над крышами кружит вертолет. Атаки напоминали внезапные шквалы. То со стороны Опернгассе, то из глубины Кертнерштрассе. Баталия развивалась необычайно стремительно. Парни из толпы – многие в черных шерстяных масках – набрасывались на полицейских, сминали первые ряды, бросали бутылки с «коктейлем Молотова», камни и все, что можно было подобрать в окрестностях Карлсплац. И тут же началась контратака. Полицейские дубасили толпу, сбивали с ног каждого, кто попадал под руку. Толпа отхлынула и растаяла так же быстро, как и собралась для атаки. Полицейские гнались за арьергардом по Опернгассе до самого Сецессиона, чем воспользовались другие демонстранты, чтобы пойти в наступление со стороны Кертнерштрассе. Полицейским дали команду вернуться на прежнюю позицию. Когда они подбежали к Опере и пришли на помощь тем, кто бился с демонстрантами в дыму горящего асфальта, спотыкаясь о раненых и всякий хлам, смутьянов оттеснили на Рингштрассе и погнали в сторону Шварценбергплац. Тем временем на Опернгассе сформировалась новая штурмовая группа. Я договорился с шофером, что без четверти двенадцать он подъедет к отелю «Бристоль», где будет ждать меня. Но Малерштрассе примыкала к арене боевых действий, и со стороны Кертнерштрассе ее преградил полицейский кордон. Однако он оказался слабоват. Его теснили.

«Вы, униформисты, – прихвостни фашистов», – скандировала толпа. Только когда в это место перебросили сотню полицейских, которые стояли вокруг вашей телевизионной машины, удалось снова перекрыть Малерштрассе. Я был уверен, что мой шофер не настолько глуп, чтобы ждать меня на Малерштрассе, которую в любой момент могли захватить демонстранты, а точнее, эти городские партизаны. Вероятно, решил я, он отъехал на Шварценбергштрассе и ждет меня там. Я пошел на Вальфишгассе в сторону кордона – группы полицейских в зеленой камуфляжной форме. Они беспрепятственно пропустили меня.

– Что, бал успел наскучить? – спросил один из них.

– Нет, я еще собираюсь вернуться.

– Я бы вам не советовал. Если в ближайшее время не подойдет подкрепление из Граца, мы можем не удержать позицию.

И вдруг послышались выстрелы откуда-то со стороны Карлсплац. Несколько выстрелов подряд. И снова короткая очередь. Несмотря на рев, доносившийся из глубины Рингштрассе, я отчетливо слышал пальбу. А так как я не знал, что она означала – предупреждение, устрашение, сигнальный огонь, или же там и впрямь стреляли в людей, – меня охватил панический страх. Да и полицейских тоже. Они вытащили из кобур пистолеты, хотя на Вальфишгассе, кроме нас, никого не было. Я побежал вниз по улице. На углу, где ее пересекает Академиештрассе, я наткнулся на группу юнцов, их было человек двадцать. Завидев вооруженных полицейских, они повернули назад.

Я двинулся к Шварценбергштрассе. Там, справа от Шварценбергплац, мелькали фигуры демонстрантов, они срывали дорожные знаки и использовали их в качестве инструментов для выковыривания камней брусчатки. А слева от площади все было спокойно. Я побежал в этом направлении, надеясь взять такси. Как выяснилось, напрасно. По другой стороне улицы расхаживал взад и вперед какой-то человек. Я так разволновался, что чуть не пробежал мимо. А это был мой шофер. Я уж и не рассчитывал найти его.

– Господин директор! – крикнул он. – Ну наконец-то. Через десять минут самолет будет в аэропорту.

Машина стояла поблизости. Мы поехали по улице с односторонним движением, но за ближайшим перекрестком транспорт двигался в обратном направлении. Если бы мы проехали к стоянке, нас не выпустил бы полицейский кордон. Мы попали в ловушку центральных улиц с односторонним движением. Проехать к аэропорту, не нарушая правил, было невозможно. Мы свернули на Зингерштрассе и, проскочив через Штефансплац, вопреки всем правилам скатились к Волльцайле, где вообще проезд запрещен. Но в ту ночь у дорожной полиции и без нас дел хватало. Когда мы пересекли Рингштрассе у Луэгерплац, перед нами открылся путь, по которому мы могли ехать без нарушений. Оставалось только лететь во весь опор, что нам и удалось.

Мы договорились с ее высочеством, что я буду ждать ее в помещении для важных особ. Там сидел газетный фотограф в какой-то затрапезной куртке. Он пил пиво из горлышка бутылки и смотрел телевизор, иными словами – наблюдал бал в Опере. Когда я вошел с букетом белых роз, он меня сфотографировал.

– Кто вас прислал? – спросил я.

– Секрет фирмы, – сказал он и ослепил меня еще парой вспышек.

Я не решился выставить его за дверь. Не исключено, что информация о приезде Катрин Пети поступила в отдел музыкальной критики. Но скорее всего, газета имела контакты с авианачальством. Тут трансляция бала прервалась, и репортер начал рассказывать о том, что происходило возле театра. И наверняка не в первый раз. Он с волнением сообщил о прогремевших выстрелах. Я сказал фотографу:

– Вы оказались не в том месте. Здесь вы сможете заснять лишь скромные остатки той высокой культуры, которую сейчас уничтожают на Рингштрассе.