Ошеломленный Николя замолчал. Такая покорность показалась ему подозрительной, но все же он недоверчиво приблизился. В свою очередь медленно снял с себя рванье.

Бывший слуга, дрожа, остановился, не смея сделать последний шаг, отделявший его от исполнения самых смелых мечтаний. Горевший на берегу костер отбрасывал на стену его огромную тень.

— Иди сюда, — повторила она, — мне холодно.

Анжелика тоже начинала дрожать — то ли от холода, то ли от желания и одновременно страха, которые она испытывала по отношению к этому огромному мужскому телу.

Он тут же оказался на ней. Он обнял ее так, что кости затрещали, и разразился смехом, приговаривая:

— А! На этот раз все хорошо! Ах, как хорошо! Ты моя. Ты больше не сбежишь от меня. Ты моя. Моя! Моя! Моя! — повторял он в такт движениям своего тела, охваченный любовным безумием.

Чуть позже она услышала, как он удовлетворенно засопел, словно насытившийся пес.

— Анжелика, — прошептал он.

— Ты сделал мне больно, — пожаловалась она.

И заснула, завернувшись в плащ.

Но еще дважды этой ночью он брал ее. Анжелика, скованная тяжелым сном, с трудом пробуждалась, чтобы снова стать добычей этого создания тьмы; он, чертыхаясь, хватал ее и принуждал к любви, испуская низкие, хриплые вскрики, потом падал рядом, бормоча что-то бессвязное.

На рассвете ее разбудило шушуканье голосов за дверью.

— Весельчак, пошевеливайся, — позвал Красавчик, — мы еще не свели счеты с ведьмами Родогона-Египтянина, которые вышвырнули с Сен-Жерменской ярмарки наших Тру-ля-ля, Мамашу с Папашей.

— Иду. Только не шумите. Малышка еще спит.

— Надо думать. Ночью в Нельской башне действительно было много шуму! Крысы и те уснуть не могли. Ты вообще даешь! Потеха, что ты не можешь не вопить, когда спишь с бабой.

— Заткнись! — проворчал Весельчак.

— А маркиза Полька не слишком убивается. Я, можно сказать, расстарался, исполняя твой приказ. Я ее ублажал всю ночь, чтобы ей в голову не стукнула идея подняться сюда с ножом. А доказательство того, что она тебя больше не хочет, такое, что она ждет внизу с полным котелком горячего вина.

— Хорошо. Проваливай.

После того как Красавчик исчез, Анжелика приоткрыла глаза.

Николя уже встал, нацепил свои безобразные лохмотья и стоял в глубине комнаты спиной к Анжелике, что-то выискивая в сундуке. По его позе Анжелика поняла, что он чрезвычайно смущен.

Он запер сундук и, зажав что-то в кулаке, подошел к ложу. Она притворилась спящей.

Он наклонился и тихо позвал:

— Анжелика, ты меня слышишь?.. Мне надо идти… Но пока я не ушел, хочу сказать тебе… Я хотел узнать… Ты сильно сердишься на меня за эту ночь?.. Я не виноват. Это было сильнее меня. Ты такая красивая!..

Он дотронулся своей загрубевшей рукой до алебастрового плеча, выглядывающего из-под плаща.

— Ответь мне. Я же вижу, что ты не спишь. Погляди, что у меня для тебя есть. Это кольцо, настоящее. Мне его оценивал ювелир с набережной Орфевр. Посмотри… Не хочешь? Ну вот, я кладу его рядом с тобой… Скажи, чего ты хочешь? Может, принести ветчины, свежей? Ее только сегодня утром привезли, мы ее взяли у мясника на Гревской площади, пока он глазел, как вешают одного из наших… Хочешь новое платье?.. У меня есть… Отвечай, а то я рассержусь.

Она снизошла до того, чтобы взглянуть на него из-под спутавшихся волос, и надменно произнесла:

— Я хочу большую лохань хорошо подогретой воды.

— Лохань? — переспросил он в полном недоумении. — Что ты собираешься делать?

— Помыться.

— Хорошо, — успокоился он. — Полька притащит тебе сюда. Проси все, чего только захочешь. А если что не так, скажешь мне, когда я вернусь. Я им задам.

Довольный тем, что она наконец-то выразила какое-то желание, он повернулся к венецианскому зеркальцу, стоявшему на каминной полке, и принялся приклеивать к щеке нарост из цветного воска, до неузнаваемости обезображивавший его лицо.

Анжелика рывком села на постели.

— Никогда! — категорично заявила она. — Я ЗАПРЕЩАЮ тебе, Николя Мерло, представать передо мной со столь отвратительным лицом мерзкого, похотливого старика! Иначе я больше не позволю тебе прикасаться ко мне.

Детская радость осветила суровое лицо, на которое преступная жизнь уже успела наложить свой отпечаток.

— А если я тебя послушаюсь… ты мне разрешишь?

Она натянула на лицо край плаща, чтобы скрыть волнение, которое вызвал в ней этот свет, мелькнувший в глазах разбойника Весельчака. Потому что это был знакомый ей взгляд маленького Николя, такого ветреного, непостоянного, но «с добрым сердцем», как говаривала его бедная матушка. Того Николя, который, склонившись над замученной солдатами сестрой, звал ее: «Франсина! Франсина!»… Подумать только, в кого превратила жизнь маленького мальчика и маленькую девочку…

Сердце Анжелики сжалось от жалости к себе и к Николя. Они одни, всеми покинуты…

— Ты хотела бы, чтобы я еще раз любил тебя? — прошептал он.

И тогда — впервые со времени их странной встречи — на ее губах появилась тень улыбки:

— Может быть.

Николя торжественно протянул руку и плюнул на пол.

— Тогда я клянусь: даже если меня из-за этого схватят, даже если меня схватят, когда я пойду по Новому мосту без грима, ты больше никогда не увидишь меня в облике Весельчака.

Он сунул парик и повязку в карман.

— Я переоденусь внизу.

— Николя, — снова позвала она, — я поранила ногу. Взгляни. Может быть, этот лекарь с Нового моста, Большой Матье, что-нибудь сделает?

— Я зайду к нему.

И он порывисто схватил обеими руками ее маленькую белую ножку и поцеловал.

* * *

Когда Николя ушел, она свернулась калачиком и попыталась снова заснуть. Опять похолодало, но Анжелика была тепло укрыта, и ей было хорошо. Бледное зимнее солнце бросало на стену блики света.

Тело Анжелики налилось усталостью и даже болью, но вместе с тем она испытывала какое-то умиротворение, расслабление.

«Это хорошо, — сказала она себе, — это как еда для голодного. Не нужно больше ни о чем думать. Как приятно ни о чем не думать».

Возле нее сверкал искрами бриллиант на перстне, подаренном ей Николя. Что бы ни случилось, она всегда заставит его плясать под свою дудку.

* * *

Через зарешеченное окно до нее доносился отдаленный шум, словно эхо утренней бодрости и кипучей жизни, царивших на другом берегу Сены, в Тюильри и в Лувре.

А здесь, у самой реки, в старой полуразрушенной Нельской башне засыпала Анжелика, вконец измученная после всех выпавших на ее долю тревог.