Она слабым голосом сказала:

— Неужели ты мог пасть так низко?

Он вздрогнул и склонился над ней с перекошенным от гнева лицом:

— А ты?

Анжелика оглядела свое рваное платье. Ее растрепанные, спутанные волосы выбивались из-под чепчика, который она стала носить, подражая городским простолюдинкам.

— Это не одно и то же, — сказала она.

Николя заскрежетал зубами, у него вырвалось злобное рычание:

— Ну уж нет! Теперь… это почти одно и то же. Ты слышишь… девка!

Анжелика смотрела на него со слабой и какой-то далекой улыбкой… Это точно был Николя. Она снова видела, как он стоит на лесной полянке с пригоршней земляники, и на него падает солнечный луч. А на лице у него такое же точно, как сейчас, жестокое и мстительное выражение… Да, в ее памяти понемногу всплывали сцены прошлого. Он так же наклонялся к ней… Тот Николя был более неуклюжим — деревенский пастушок! — но и тогда угадывалось что-то необычное в этом юноше. Анжелика вдруг вспомнила его, протягивающим ей землянику в весеннем лесу с его нежной зеленью. Тогда Николя переполняла животная страсть, и он спрятал руки за спину, чтобы избежать искушения схватить ее, принудить к любви:

— Я хочу тебе сказать… в моей жизни была только ты… А я — неприкаянный, не могу найти себе место, болтаюсь то тут, то там, и сам не знаю, зачем это нужно… Мое место — рядом с тобой.

Недурно сказано для деревенщины. Хотя на самом деле его настоящее место было именно здесь: страшный, наглый главарь парижской банды!.. Место, подходящее для никчемных людей, которые предпочитают не надрываться, а отбирать у других все, что им заблагорассудится… Такая склонность угадывалась в нем еще в те времена, когда он оставлял стадо, чтобы стащить завтрак у других пастушков. А Анжелика была его сообщницей!

Она одним рывком села на постели и в упор посмотрела на него.

— Я запрещаю тебе оскорблять меня. Я никогда не была для тебя девкой. А сейчас дай мне что-нибудь поесть. Я голодна.

В самом деле, внезапный резкий приступ голода доводил ее почти до дурноты.

Эта атака, видимо, обескуражила Николя Весельчака.

— Лежи, — сказал он, — сейчас мы все устроим.

Он схватил железный прут и ударил им по медному гонгу, сверкавшему на стене, словно солнечный диск. Тут же с лестницы послышался стук деревянных башмаков, и в дверь просунулась удивленная физиономия. Николя ткнул пальцем на вошедшего:

— Анжелика, это Хвастун. Один из наших карманников. Он же — тот редкостный болван, который в прошлом месяце попался, да так, что его засадили в позорный столб. Поэтому он у меня пока занимается стряпней, а тем временем покупатели на Центральном рынке подзабудут его рожу. А там мы напялим на него парик — и вперед, ножницы! Берегитесь, кошельки! Что у нас там в котелке, лентяй?

Хвастун шмыгнул носом и вытерся рукавом:

— Свиные ножки с капустой, хозяин.

— Сам ты свинья! — заорал Весельчак. — Разве можно этим угощать даму?

— Не знаю, хозяин…

— Сойдет, — потеряла терпение Анжелика.

Запах еды чуть не довел ее до обморока. До чего же унизителен этот голод, который начинает терзать ее в самые важные и драматические моменты жизни. И чем хуже обстоят дела, тем сильнее голод!

Хвастун вернулся с деревянной миской в руках, полной капусты и студенистого голья, а впереди него вышагивал Баркароль. Он подпрыгнул, а затем поприветствовал Анжелику, словно галантный кавалер, шаркнув маленькой пухлой ножкой и взмахнув большущей шляпой. Это была по-настоящему смешная пародия на придворные манеры. На лице его читался живой ум, и его можно было даже назвать привлекательным. Быть может, именно из-за этого, несмотря на уродство, карлик сразу пришелся Анжелике по душе.

— Сдается мне, Весельчак, ты доволен своим новым приобретением, — сказал он, подмигнув Николя. — Но что об этом подумает маркиза Полька?

— Заткнись, — проворчал главарь, — да и по какому праву ты посмел заявиться в мою берлогу?

— По праву верного слуги, который заслужил вознаграждение. Не забывай, что именно я привел тебе эту красотку, на которую ты столько времени пялился во всех парижских закоулках.

— Притащить ее на кладбище Невинных! Да, ловко придумано. Хорошо еще, что Великий Кесарь не забрал ее себе и не перехватил Родогон-Египтянин.

— Нужно было, чтобы ты ее выиграл, — заявил крохотный Баркароль, которому пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть на Николя. — К черту того главаря, который не может побороться за свою маркизу! Не забудь, ты еще не заплатил за нее весь выкуп. Верно, красотка?

Анжелика пропустила их разговор мимо ушей: она увлеченно ела. Карлик с умилением разглядывал ее.

— В свиных ножках самое вкусное — это маленькие косточки, — любезно заметил он. — Их приятно сосать и ими весело плеваться. Я считаю, что все остальное, кроме них, можно оставить.

— Почему это ты говоришь, что я еще не заплатил выкуп? — нахмурился Весельчак.

— А как насчет того типа, она же хочет, чтобы его убили? Косоглазого монаха…

Главарь повернулся к Анжелике:

— Так это правда? Ты этого хочешь?

Она слишком поторопилась с едой. Пресытившись, она снова улеглась на постель, и на нее навалилось какое-то неприятное оцепенение. Анжелика ответила Николя, не открывая глаз:

— Да, так нужно.

— Это справедливо! — вскричал карлик. — Свадьбу нищих должна оросить кровь! Хо-хо! Кровь монаха…

Он грязно выругался, но, когда главарь пригрозил ему, скрылся за дверью.

— Это правда. Я хочу, чтобы ты помог мне кое-кого убить.

Николя зловеще расхохотался.

— Убить! Сколько пожелаешь! Я уже многих отправил на тот свет.

Анжелика почувствовала, что ненавидит его за эти ужасные слова, но в то же время ее охватило огромное облегчение.

Он это сделает! Николя это сделает ради нее. В конце концов, напряжение, в котором она находилась, постепенно стало спадать. Перед этим ею владели нетерпение, до предела натянувшее ее нервы, и одержимость, лишавшая ее способности рассуждать здраво. Она и боялась, и отчаянно стремилась к этой цели, понимая, что месть — последний ее долг перед мужем.

* * *

— Ты мне обещаешь.

— Я тебе обещаю.

* * *

«Ради Жоффрея, — думала она, — ради его чести, ради его доброго имени». Чтобы над ним не смели глумиться еще и после смерти.

Она сделает это! Она желала лишь одного: осуществления своей цели.

Потому что это последнее, что она может сделать ради него, принесшего покаяние на паперти собора Парижской Богоматери, оставленного всеми и почти покинутого ею самой. Только тогда в ней вновь возродится дыхание жизни.