— Не тот, — прошептал Николя Весельчак.

Его приспешники вернули шпаги в ножны. Прохожий услышал бряцание оружия. Он вздрогнул, заметив смутные силуэты под портиком, и пустился наутек с воплем:

— Воры! Убийцы! Грабители! Убивают!

— Вот дурак, — проворчал на другой стороне улицы бродячий солдат Пион. — В кои-то веки пропустили, даже не забрали плаща, так он орет хуже осла!.. Дурья башка.

Услышав тихий посвист сообщника с конца улочки, он замолчал.

— Посмотри-ка, Анжелика, кто к нам пожаловал, — прошептал Николя, сжимая ее руку.

В оцепенении, не чувствуя даже прикосновения Николя, Анжелика ждала. Она знала, что сейчас случится.

Это неизбежно. Это должно произойти. Ее сердце снова забьется, только когда все ЗАКОНЧИТСЯ.

В желтом свете фонарей показались два монаха, идущих рука об руку. В одном из них она сразу узнала Конана Беше. Второй, болтливый толстяк, сыпал латинскими фразами и отчаянно жестикулировал. Должно быть, он был навеселе, так как время от времени наваливался на своего спутника и прижимал его к стене, а затем с извинениями вновь волок монаха к грязному ручью.

Анжелика слышала пронзительный голос алхимика. Он тоже говорил на латыни, но в его тоне слышался решительный протест. Сравнявшись с портиком, он яростно выкрикнул на французском языке:

— Довольно, брат Амбуаз, ваши теории о крещении жирным бульоном — сущая ересь! Таинство ничего не стоит, если вода, которой оно свершается, осквернена нечистыми элементами, такими, как животный жир! Крещение в жирном бульоне! Какое кощунство! Почему бы уж тогда не в красном вине? Это вполне бы вас устроило, ведь вы, кажется, к нему неравнодушны!

И тощий монах стряхнул руку, цеплявшуюся за его сутану.

Толстый брат Амбуаз пробормотал плаксивым голосом пьяницы:

— Отец, вы меня огорчаете… Увы, мне бы так хотелось убедить вас.

Внезапно он дико вскрикнул:

— Ха-ха! Deus coeli![91]

В то же мгновение Анжелика увидела, что отец Амбуаз под портиком, рядом с ними.

— Он ваш, мужики, — выдохнул он, внезапно переходя с латыни на язык парижских бродяг.

Конан Беше обернулся:

— Что с вами?

Он умолк и принялся с тревогой вглядываться в пустынную улицу. Голос его задрожал.

— Брат Амбуаз! — позвал он. — Брат Амбуаз, где вы?

Казалось, его истощенное фанатичное лицо осунулось еще сильнее, было слышно, как тяжело он дышал. Испуганно оглядываясь по сторонам, Беше сделал несколько шагов.

— Ху-ху-ху!

На сцене появился Баркароль, ухая, как зловещая ночная птица. Карлик, оттолкнувшись от скрипнувшей железной вывески, одним прыжком, словно огромная жаба, оказался у ног монаха.

Тот вжался в стену.

— Ху-ху-ху! — снова ухнул карлик.

В адском танце, подскакивая, корча страшные рожи и делая непристойные жесты, он закружился вокруг оцепеневшей от ужаса жертвы.

Затем из мрака вывалилось, ухмыляясь, второе чудовище — кривоногий горбун. Колени его соприкасались, а стопы и бедра были разведены так, что существо могло передвигаться только прыжками.

Но самым страшным было лицо с омерзительным кроваво-красным наростом.

— А-а-а-а!

В хрипе, который вырвался у монаха, не осталось ничего человеческого.

— А-а-а-а!.. Демоны!

Его длинная фигура внезапно согнулась пополам, и он упал на колени на грязной мостовой. Глаза Беше вылезли из орбит, лицо пожелтело. Рот раскрылся в гримасе ужаса, обнажив стучащие гнилые зубы.

Очень медленно, словно во власти кошмарного сна, монах воздел костлявые руки, сложив ладони вместе.

Он с трудом мог пошевелить языком. Наконец он проговорил:

— Сжалься… Пейрак!

Это имя, униженно произнесенное монахом, ножом резануло Анжелику по сердцу. Она дико закричала:

— Убей его! Убей!

И, сама того не замечая, вцепилась зубами в плечо Николя.

Он рывком освободился и вытащил тяжелый тесак мясника, служивший ему оружием.

Внезапно на улице наступила мертвая тишина.

Послышался голос Баркароля:

— Готов!

Тело монаха наклонилось набок и повалилось у стены.

Бандиты подошли ближе. Главарь поднял голову Беше: его челюсть отвисла, рот был разинут в последнем безумном вопле. Глаза уставились в одну точку и уже начинали стекленеть.

— Подох! — произнес Весельчак.

— Да ведь его и пальцем не тронули! — воскликнул карлик. — Ведь правда, Погремок, мы до него и не дотронулись? Мы только строили рожи, чтобы попугать его хорошенько.

— Ты вроде перестарался. Он от этого и подох… Подох от страха!

Распахнулось окно. Дрожащий голос спросил:

— Что происходит? Кто здесь кричал о демонах?

— Сматываемся, — скомандовал Весельчак, — нам здесь больше нечего делать.

На следующее утро, когда прохожие обнаружили бездыханное тело монаха Беше без синяков и ран, парижане вспомнили о словах колдуна, сожженного на Гревской площади:

— Конан Беше! Через десять дней я жду тебя на Божьем суде!

Они взглянули на календарь и убедились, что дата совпала. А жители улицы Вишневого Сада, что близ Арсенала, испуганно крестясь, рассказывали об ужасных криках, разбудивших их среди ночи.

Пришлось заплатить двойную цену могильщику, который согласился похоронить проклятого монаха. А на камне выбили такую эпитафию: «Здесь покоится отец Конан Беше, реколлет[92], умерщвленный демонами в первые дни февраля 1661 года».

А банда известного преступника Николя Весельчака остаток ночи развлекалась в кабаках.

Они удостоили своим визитом все злачные места от Арсенала до Нового моста. Среди них была бледная женщина с распущенными волосами, которую они буквально заставляли пить.

Анжелика выпила столько, что не держалась на ногах, и ее неудержимо рвало. Она прислонилась лбом к стене, и в голове ее родилась и мучительно звенела единственная мысль: «Падение! Падение!..»

Николя властно повернул ее к себе и оглядел с удивлением и беспокойством:

— Тебе плохо? А мы еще и не выпили, как следует… Нужно было отпраздновать нашу свадьбу…

Но, увидев, что Анжелика даже не открывает глаза, и поняв, что она совсем без сил, он взял ее на руки и вышел на улицу.