Рувим-младший, внук старого толстого Рувима, хозяина портового кабака, по ночам превращавшегося в бордель, в своей небольшой семье, безусловно, считался идолом. Ему было восемь лет, и он ни в чем не знал отказа. Все его прихоти безоговорочно выполнялись. Он не учился в школе. Да и зачем? Ведь ему предстояло стать хозяином борделя и продолжить дело своего деда. Главным для мальчика признавалось умение считать турецкие лиры и американские доллары, а это умение, как известно, турки наследуют с молоком матери. Когда мальчуган жил у деда, он целыми днями носился босиком по городу вместе с пацаньей стаей, дрался, дразнил собак, клянчил у туристов и заезжих моряков деньги в порту и изредка подсматривал в щелочку за темной таинственной жизнью проституток и их клиентов, тайком теребя свою рано проснувшуюся плоть.

Изредка в доме появлялась его мать, приятная скромная женщина с глубокими темными глазами, одетая в европейскую одежду, в которой все равно угадывался неуловимый турецкий акцент. Несколько лет назад она овдовела и теперь работала менеджером в магазине, живя у своей тетки и ухаживая за ней в надежде на небольшое состояние и дом, который достанется ей после смерти родственницы. Мать маленького Рувима, как и положено нормальной турецкой матери, обожала своего сына. Она задаривала его подарками и сладостями, бесконечно целовала и тискала при встрече, пока старый Рувим не начинал ворчать: мол, не к лицу настоящему мужчине телячьи нежности! Мальчугана в доме обожали буквально все. Старуха Ханума — потому что это был ее единственный внук, и он заменял ей собственных детей, которых у нее никогда не было. Охранники — потому что надеялись через мальчишку лишний раз подольститься к хозяину, девочки из заведения — потому что таким образом они реализовывали свой нерастраченный материнский инстинкт.

Рувим частенько слонялся на кухне, пытаясь полакомиться чем-нибудь вкусненьким. Повар, толстый потливый турок с двойным подбородком и темными мешками под глазами, в шутку шикал, когда мальчишка утаскивал из-под его носа здоровенный кусок сырого мяса, чтобы подразнить им соседских собак. Старая Ханума совала ему в руку сладкие куски и, притворно грозно шипя, выпроваживала гулять. Вскоре Рувим свел близкое знакомство и с новой кухонной работницей, с той, что целый день таскала тяжеленные котлы и драила посуду. Эта женщина привлекла его тем, что умела показывать карточные фокусы, — Жанна выучилась им во время отсидки в тюрьме. Мальчик теперь частенько пропадал в каморке возле кухни, следя восторженными глазами за тем, как колода карт, повинуясь таинственным законам, внезапно рассыпается в воздухе и аккуратно ложится в правильные ровные стопки…

Когда малыш исчез, никто из обитателей портового кабака поначалу и не заметил этого. На кухне, как всегда, кипела работа — вечером ожидался большой наплыв посетителей, ведь в порт прибыла целая эскадра военных кораблей. Кто-то из девочек занимался клиентами, кто-то просто отсыпался наверху. Хозяин целый день пропадал в порту — договаривался о поставке новой партии товара с контрабандистами, особенно упирая на то, чтобы «рашен герлз» ему больше не предлагали, больно строптивы. Когда мать юного Рувима забежала на минутку к отцу, чтобы вдоволь насладиться общением с сыном, дома она его не застала. Женщина не удивилась этому. Она села на пороге и принялась вглядываться в пыльное дрожащее марево горячего воздуха, волнами поднимавшегося над дорогой.

К вечеру вернулся из порта довольный Рувим-старший — ему обещали на следующей неделе доставить двух чернокожих девиц из Марокко. Солнце опустилось совсем низко, грозя закатиться за гору, посетители кабака, ирландские матросы, заорали какую-то песню на странном диковинном языке… На втором этаже дома вовсю шла работа — простыни девушек были мокры от трудового пота. Мальчик не возвращался.

Солнце село, горы стали черно-фиолетовые, а над Трабзоном зажглись пронзительно-острые, как крупинки льда, звезды. А маленького Рувима все не было!

Тогда забеспокоились все. Целая процессия из домашних и охранников с фонарями двинулась на поиски мальчишки, надеясь, что тот просто зашел слишком далеко и не успел вернуться до темноты. Или, может быть, заблудился?

Процессия вернулась назад ни с чем.

Только под утро старая Ханума обнаружила на пороге дома смятый клочок бумаги, в котором на жуткой смеси английских и турецких слов сообщалось, что мальчик похищен и за него требуется выкуп. В полицию неизвестные похитители советовали не обращаться, иначе ребенок больше никогда не увидит ни своего деда, ни свою мать.

Старый Рувим был в горе. Он рвал на себе волосы, причитал и молил Аллаха, перемежая мольбы с проклятиями. Обезумевшая от горя мать металась по двору и выла, поднимая длинными юбками светлую пыль. Цепные псы печально смотрели на нее и жались друг к другу, предчувствуя что-то нехорошее. Даже девочки-проститутки, для которых горе хозяина всегда было личной радостью, и те ненароком смахивали с ресниц редкую слезу — хозяйского внука они любили, хотя и понимали, что когда тот вырастет, то станет новым владельцем борделя, достойным продолжателем традиций своего деда.

Похитители затаились, выжидая время и знака хозяина, готового заплатить выкуп.

Хотя отставной капитан и его дочь пытались хранить в тайне случившееся, вскоре обитатели всего дома были осведомлены обо всех подробностях. Рувим заявил в полицию — новость в мгновение ока облетела притон. Хозяин надеется, что полиция найдет похитителей!

Вай-вай! Жирный повар, негодующе тряся двойным подбородком, покачал головой. Вай, зачем Рувим так глупо поступает? Неужели он не понимает, что это только разозлит злодеев? Не лучше ли просто тихо отдать деньги за мальчика, тем более что у хозяина только один внук?

Старая Ханума даже задрожала от возмущения. А что ж ему еще делать? Конечно, все думают, что у ее брата полные закрома денег, а ведь у него ничего, ничегошеньки нет на самом деле! Только голые стены и все! Ханума обвела руками, показывая на дом. Кроме этого кабачка, у брата совсем ничего нет! И так живет он, еле концы с концами сводит, какой уж тут выкуп! Она, Ханума, может поклясться в этом хоть самому Аллаху!

Но повар тоже был турок. Он лишь недоверчиво покачал головой и ухмыльнулся — слишком хорошо знал цену этим цветистым восточным заверениям в мнимой бедности.

В подтверждение только что родившегося слуха в доме появился местный жандарм в феске и с пышными усами. Он обошел весь дом, пощекотал слегка девочек под подбородком, на полчаса закрылся с одной из них в комнате наверху, очевидно, чтобы потолковать с той о чем-то важном (хозяин мялся возле двери, благоговейно сложив руки на груди). Потом, выйдя из комнаты, бросил пару слов хозяину и уехал.

Утром, когда повар, зевая и тряся мокрыми усами, открывал двери кухни, чтобы приступить к работе, он обнаружил на пороге дома свернутый комок бумаги, из-под которого выглядывало что-то розово-бежевое. Дрожащими руками он развернул записку. Странный предмет с влажным звуком шлепнулся на каменные ступени.

Внезапно повар заорал изо всей силы и бросился к хозяину. Его руки тряслись, двойной подбородок дрожал, как сливочное желе, а глазки, заплывшие жиром, испуганно раскрылись до пределов, дозволенных природой.