лежавших это говорил.

31 Еще он славил щедрость Николая,[927]

Который спас невест от нищеты,

Младые годы к чести направляя.

34 «Дух, вспомянувший столько доброты! —

Сказал я. — Кем ты был? И неужели

Хваленья здесь возносишь только ты?

37 Я буду помнить о твоем уделе,

Когда вернусь короткий путь кончать,

Которым жизнь летит к последней цели».

40 И он: «Скажу про все, хотя мне ждать

Оттуда нечего; но без сравненья

В тебе, живом, сияет благодать.

43 Я корнем был зловредного растенья,[928]

Наведшего на божью землю мрак,

Такой, что в ней неплодье запустенья.

46 Когда бы Гвант, Лиль, Бруджа и Дуак

Могли, то месть была б уже свершенной;

И я молюсь, чтобы случилось так.[929]

49 Я был Гугон, Капетом нареченный,[930]

И не один Филипп и Людовик

Над Францией владычил, мной рожденный.

52 Родитель мой в Париже был мясник;[931]

Когда старинных королей не стало,

Последний же из племени владык

55 Облекся в серое,[932] уже сжимала

Моя рука бразды державных сил,

И мне земель, да и друзей достало,

58 Чтоб диадемой вдовой[933] осенил

Мой сын свою главу и длинной смене

Помазанных начало положил.

61 Пока мой род в прованском пышном вене[934]

Не схоронил стыда, он мог сойти

Ничтожным, но безвредным тем не мене.

64 А тут он начал хитрости плести

И грабить; и забрал, во искупленье,

Нормандию, Гасконью и Понти[935].

67 Карл сел в Италии;[936] во искупленье,

Зарезал Куррадина;[937] а Фому

Вернул на небеса,[938] во искупленье.

70 Я вижу время, близок срок ему, —

И новый Карл его поход повторит,

Для вящей славы роду своему.

73 Один, без войска, многих он поборет

Копьем Иуды; им он так разит,

Что брюхо у Флоренции распорет.

76 Не землю он, а только грех и стыд

Приобретет, тем горший в час расплаты,

Что этот груз его не тяготит.[939]

79 Другой, я вижу, пленник, в море взятый,

Дочь продает, гонясь за барышом,[940]

Как делают с рабынями пираты.

82 О жадность, до чего же мы дойдем,

Раз кровь мою[941] так привлекло стяжанье,

Что собственная плоть ей нипочем?

85 Но я страшнее вижу злодеянье:

Христос в своем наместнике пленен,

И торжествуют лилии в Аланье.

88 Я вижу — вновь людьми поруган он,

И желчь и уксус пьет, как древле было,

И средь живых разбойников казнен.[942]

91 Я вижу — это все не утолило

Новейшего Пилата;[943] осмелев,

Он в храм вторгает хищные ветрила.[944]

94 Когда ж, господь, возвеселюсь, узрев

Твой суд, которым, в глубине безвестной,

Ты умягчаешь твой сокрытый гнев?

97 А возглас мой[945] к невесте неневестной

Святого духа, вызвавший в тебе

Твои вопросы, это наш совместный

100 Припев к любой творимой здесь мольбе,

Покамест длится день; поздней заката

Мы об обратной говорим судьбе.[946]

103 Тогда мы повторяем, как когда-то

Братоубийцей стал Пигмалион,

Предателем и вором, в жажде злата;[947]

106 И как Мидас в беду был вовлечен,

В своем желанье жадном утоляем,

Которым сделался для всех смешон.[948]

109 Безумного Ахана вспоминаем,

Добычу скрывшего, и словно зрим,

Как гневом Иисуса он терзаем.[949]

112 Потом Сапфиру с мужем[950] мы виним,

Мы рады синякам Гелиодора,[951]

И вся гора позором круговым

115 Напутствует убийцу Полидора;[952]

Последний клич: «Как ты находишь, Красс,

Вкус золота? Что ты знаток, нет спора!»[953]

118 Кто громко говорит, а кто, подчас,

Чуть внятно, по тому, насколь сурово

Потребность речи уязвляет нас.

121 Не я один о добрых молвил слово,

Как здесь бывает днем; но невдали

Не слышно было никого другого».

124 Мы от него немало отошли

И, напрягая силы до предела,

Спешили по дороге, как могли.

127 И вдруг гора, как будто пасть хотела,

Затрепетала; стужа обдала

Мне, словно перед казнию, все тело,

130 Не так тряслась Делосская скала,

Пока гнезда там не свила Латона

И небу двух очей не родила.[954]

133 Раздался крик по всем уступам склона,

Такой, что, обратясь, мой проводник

Сказал: «Тебе твой спутник оборона».

136 «Gloria in excelsis»[955] — был тот крик,

Один у всех, как я его значенье

По возгласам ближайших к нам постиг.

139 Мы замерли, внимая восхваленье,

Как слушали те пастухи в былом;

Но прекратился трус, и смолкло пенье.

142 Мы вновь пошли своим святым путем,

Среди теней, по-прежнему безгласно

Поверженных в рыдании своем.

145 Еще вовек неведенье[956] так страстно

Рассудок мой к познанью не влекло,

Насколько я способен вспомнить ясно,

148 Как здесь я им терзался тяжело;

Я, торопясь, не смел задать вопроса,

Раздумье