она будет раскрываться в разных произведениях и, в конце концов, повлияет на судьбу Германна. Еще раз повторим: Германн — не Николай I, а его темная сторона, худшие качества, собранные и вложенные в одного героя. Они точно ожили и обрели свое отдельное существование. Как старая графиня — не Екатерина II, а ее воспитанница — не Елизавета Алексеевна в полном смысле слова. От каждой отщипнули более или менее увесистый кусок ассоциаций и бросили на страницы петербургской повести.

Каждое явление содержит в себе свою противоположность. Борцы за свободу избирали «диктатора» и, судя по «Русской правде» Павла Пестеля, предполагали установление тирании с переселением народов, трудовыми армиями и несменяемыми членами Верховной думы. Монархия — куда более мягкий строй — пытается игнорировать права дворянства. «Все Романовы — революционеры и уравнители». Декабристы могли погубить страну, погрузив ее в кровавый хаос гражданской войны. Но и государь в любой момент, например, своими действиями в Польше, подставляет Россию под удар объединенной интервенции держав. «Да неужели же Пушкин не понимает, что нам с Европой воевать была бы смерть?» — как писал Вяземский. Понимает.

Поэтому не стоит удивляться «странному сближению», которое возникает между «Стансами» («В надежде славы и добра») 1826 года и посланием в Сибирь («Во глубине сибирских руд») 1827-го. То, что на обыденном уровне восприятия двоякость, шаткая позиция — для поэта мучительное единство. Недаром эти стихотворения можно воспринимать как «диптих».

Получается нечто вроде: «В надежде славы и добра» / «Храните гордое терпенье». Стихотворения надо соединить, поставить одно за другим, чтобы осознать картину целиком. Уподобление Петру ведет к идее о милости: «И был от буйного стрельца / Пред ним отличен Долгорукой». Тогда «буйный стрелец» — ныне гвардеец, «неверный часовой». Но солдаты, вышедшие на Сенатскую, оказались обмануты, им беззастенчиво лгали. Держать такие части в столице — опасно, но и карать в сущности не за что. Поэтому император ограничился отправкой бывших гвардейцев в армию, на Кавказ. «Виноватого пуля сыщет»[473], — как обратился он к преображенцам на Сенатской площади.

Почему Долгорукий должен быть «отличен»? По праву рождения он — князь, боярин. Трубецкой, Волконский, Чернышев будут «отличены». Но не Бестужев-Рюмин, не Муравьев-Апостол. Такая разборчивость порождала у представителей знати неуверенность в завтрашнем дне. С ними могут поступить и по закону, если будут бунтовать.

Но обращение Пушкина к царю — просьба о милости для всех:

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и тверд,

И памятью, как он, незлобен.

«Памятью… незлобен» — последнее, что можно сказать о Петре I. «Не презирал страны родной» — тоже про кого-то другого. Образ, нарисованный поэтом, подходил великому преобразователю лишь в одной характеристике: «то мореплаватель, то плотник». Кстати, плотники делают и гробы. Пушкин обратился к мифу о Петре в том виде, в каком этот миф насаждался в империи. Но вовсе не к реальному Петру. Поэтому призыв «будь пращуру подобен» повисал в воздухе.

Настоящий Петр казнил бы всех участников восстания, как казнил стрельцов. Восторженная печаль исследователей: де, Николай I не был Петром — неуместна. Если бы государь был Петром, страна умылась бы кровью.

Но что возникает в результате соединения стихов? Каков результат «милости к падшим»?

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

Какие «братья»? И зачем «меч», если помилование состоялось? Логика правительства: если помиловать, они продолжат, — оказывается изящно выраженной. Но там, где для одних страх, для других — надежда.

К диптиху следует присоединить и послание «Друзьям» 1828 года, род самооправдания поэта перед Катениными: «Его я просто полюбил».

Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

В данном случае из «державных прав» оставлена только милость. Как в записанном Гоголем рассуждении о «полномощном» монархе, который может встать над законом, чтобы протянуть руку «падшему». Однако Царь нужен Земле не только для этого — она через него соединена с Богом. Беда, если эта связь разорвана.

У Пушкина иное соподчинение:

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

Певец избран небом, то есть говорит от имени Бога. Он пророк в библейском смысле слова. Но в «этот выродившийся и развращенный век, лишенный истины и веры», пророки сами не помнят, от имени каких богов приходят.

Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен.

Грядущие годы таятся  во мгле;

Но вижу твой жребий на светлом челе…

«Песнь о вещем Олеге» написана в 1822 году. Александру I в ней предвещается «гробовая змея» измены. Но позднее и «жребий» Николая I «кудесник, любимец богов», видит «на светлом челе»: не помилуешь, да не помилован будешь. А помилуешь? «Братья меч» им отдадут. Ужасная участь!

«Лицо истинно романтическое»

Внучка Дмитрия Гавриловича Бибикова, генерал-губернатора Юго-Западного края, графиня Софья Дмитриевна Толь сообщала, что вскоре после усмирения польского мятежа император посещал Киев. «Николай Павлович сидел в коляске, как вдруг лошади в испуге свернули в бок, и кучер с трудом мог их остановить. Оказалось, они испугались листа белой бумаги, которым махала незнакомая прилично одетая дама… Это была просьба о помиловании ее мужа, принимавшего деятельное участие в польском восстании и за это сосланного в Сибирь». Закончив чтение, император «резко, почти злобно промолвил»: «Ни прощения, ни даже смягчения наказания вашему мужу я дать не могу».

Минут через десять после возвращения в генерал-губернаторский дворец дед отправился о чем-то доложить. «В кабинете была двойная дверь. Он открыл первую, собираясь постучаться во вторую, но тут же в неописуемом удивлении невольно попятился. В небольшом промежутке между обеими дверьми стоял Государь и весь трясся от душивших его рыданий. Крупные горячие слезы лились из его глаз». На вопрос, что с ним, Николай ответил: «Когда б ты знал, как тяжело, как ужасно не сметь прощать!»[474]

То есть душой он хотел миловать, но как царь не имел на это права для сохранения Земли. Ноша страшная. Вряд ли подъемная для человека. Но император — не просто человек. Однако, учитывая петровское «революционерство и уравнительство», носимое в самой крови, прощать предстояло самого себя.

Посмотрим, что от Пестеля