Продолжаю эксперименты с окрашиванием. Поиски привели меня к замечательному во всех смыслах варианту: в спиртовом растворе я смешал изомер железистого ферроцианида с одной из щелочных солей меди. Нанесенный на крылья состав придал им яркий сапфировый цвет. Смыть эту краску невозможно, держится как татуировка. Думаю, такой вариант вполне удовлетворителен, и нет нужды возиться с дальнейшими поисками. Как бы ни был остер на глаз Мур, муху с сапфировыми крыльями и грудкой, наполовину унаследованной от цеце, ему не опознать как известный вид. Конечно, все эти махинации с перелицовкой насекомых я держу в глубокой тайне. Отныне и впредь ничто и никак не должно связывать мое имя с этими крашеными тварями.

9 октября 1924 года.

Батта в летаргии. Гамбе две недели давал трипарсамид — он поправится.

25 октября 1924 года.

Батта очень плох. А вот Гамба — почти здоров.

18 октября 1924 года.

Батта умер вчера. Имело место странное событие — вернувшись с похорон к себе, в той клетке, где содержалась укусившая его муха, услышал громкое жужжание и возню. Та особь, как оказалось, проявляла аномальную активность — но, как только я склонился над сеткой, сразу затихла. Потом — взлетела, вцепилась в проволочную сетку и уставилась на меня, еще и выпростав две передние конечности наружу, будто в мольбе. Вечером я проверил ее еще раз — она лежала мертвая. Под увеличительным стеклом исследовал трупик: крылья повреждены, лапки странно вывернуты, словно муха в отчаянии билась о проволочное заграждение до тех пор, пока не растерзала саму себя насмерть.

Забавно, конечно, что произошло это сразу после смерти Батты. Черные, несомненно, списали бы все на факт свершившегося обмена душами. Отправлю-ка своих голубых гибридов в путь пораньше. Судя по всему, их смертоносная способность намного выше, чем у чистых palpalis. Батта умер через три месяца и восемь дней после заражения; естественно, всегда нужно учитывать широкий диапазон неопределенности. Почти сожалею о том, что не пронаблюдал болезнь Гамбы до конца.

5 декабря 1929 года.

Готовлюсь к пересылке. Мухи с сапфировыми крыльями должны попасть к Муру как дар от бескорыстного энтомолога, читавшего «Двукрылых Центральной и Южной Африки» и уверенного, что Мура, как выдающегося специалиста, заинтересует новый неописанный вид. Само собой, сопроводительное письмо будет содержать заверения в том, что мухи не опасны, — с ссылками на личный опыт обращения и свидетельства аборигенов. Мур, беспечный сам по себе, пренебрежет осторожностью — и одна из тварей рано или поздно ужалит его. Когда это произойдет — вычислить трудно, но письма от друзей в Нью-Йорке — они порой сообщают о том, как продвигаются успехи Мура, — просигналят мне о ходе болезни, а некролог я прочту и в газете. Заинтересованность мне выказывать, конечно же, нельзя. Разумнее всего будет взять долгий отпуск, отрастить бороду и под видом энтомолога-путешественника отправить посылку из Укалы — и уже без бороды вернуться домой.

12 апреля 1930 года.

Проделал долгий путь до Мгонги. Все вышло превосходно, график выдержан до часа. Отправил мух Муру, не оставив никаких следов. Пятнадцатого декабря по случаю скорого Рождества взял отгул и сразу же отбыл, забрав с собой все необходимое. Своими руками сделал почтовый контейнер со специальным отделением для куска зараженного крокодильего мяса, с которого будут кормиться мушки. К концу февраля отрастил бороду — достаточной густоты, чтобы сделать «ван дейк[73]».

9 марта в Укале прибыл на почтамт и там набрал на пишущей машинке письмо Генри Муру. Подписался как Нэвилл Вейланд-Холл — кажется, энтомолог-любитель с таким именем впрямь существовал. Думаю, выбрал верный тон, вполне в духе лондонского академического побратимства. Контейнер с письмом упаковали при мне, нанесли сургуч и оттащили вглубь помещения. Проводив его взглядом — признаю, взволнованным, — я покинул почтамт, а через пару часов — и саму Укалу.

Углубившись в джунгли, я сбрил бороду — ко времени возвращения не должен никому бросаться в глаза мой незагорелый подбородок. За исключением небольшого заболоченного участка, я прошел весь путь без туземных проводников — ориентироваться на местности, даже и незнакомой, у меня выходит исключительно хорошо, да и к длительным пешим ходам я привычен. Долгий срок своего отсутствия я оправдал приступом лихорадки и тем, что ошибся тропой, минуя буш.

Теперь предстояло самое тяжелое: с напускным равнодушием ждать новостей о Генри. Всегда остается вероятность, что он долгое время сможет избегать укуса, и живущая в мухах зараза утратит силу, но я готов побиться об заклад, что беспечность подведет его. И никаких угрызений совести — его поступок в отношении меня мерзок, и я воздаю ему сполна.

30 июня 1930 года.

Только что случайно узнал от Дайсона из Колумбии, что Мур получил из Африки неизвестных синекрылых мух; чрезвычайно удивлен ими — посылка дошла. Пока ни слова об укусах.

27 августа 1930 года.

Пришло письмо от Мортона из Кембриджа. Мур сообщил ему, что в последнее время испытывает сильную слабость, упоминая при этом о насекомом, что ужалило его в шею, — мухе из числа тех причудливых особей, полученных в посылке из Африки в середине июня. Пора праздновать успех? Видимо, Мур еще не связывает укус с испытываемой им слабостью. Если все счастливые звезды сошлись, то Мур был укушен в самое подходящее время, когда инфекция в насекомом вызрела.

12 сентября 1930 года.

Вот теперь — точно победа. Дайсон сообщает, что состояние Мура критическое. Теперь он сам связывает заболевание с укусом, имевшим место девятнадцатого июня, около полудня, и также отмечает сходство неизвестного вида с мухами цеце. Пытается связаться с Нэвиллом Вейланд-Холлом, отправителем посылки, пока безрезультатно. Из сотни с лишним особей, отправленных ему, выжили двадцать пять, и еще несколько выскользнули из клетки, когда Мур утратил после укуса последние крохи осторожности. Но из отложенных по пути к Муру яиц вылупилось некоторое количество личинок. Если верить Дайсону, Мур следит за ходом их развития пристальнейшим образом. Когда они созреют, он сумеет, я полагаю, определить их как гибрид мухи цеце и palpalis, но вряд ли это его спасет. Как же удивится этот жалкий человечек, когда увидит, что лазурный оттенок крыльев не переходит по наследству!

8 ноября 1930 года.

Пришло много писем, почти все — так или иначе о серьезной болезни Мура. Сегодня еще одно прибыло, от Дайсона. В нем сказано, что Мура поставили в тупик вылупившиеся из личинок гибриды — он, кажется, заподозрил, что их родители обрели лазурный окрас крыльев при чьей-то помощи. Почти все время Мур блюдет постельный режим и, похоже, не лечится трипарсамидом.