там несут покойника в гамаке». И я в самом деле увидел покойника. У порога моего дома бросили труп моего сына, истерзанного пулями и кинжалом.

Тюремщик от страха не шевелился.

— Да, это был труп моего сына, и мне передали слова Касуса Леутерио. Да, мне передали его слова. Я сам слышал эти слова. Они звучат до сих пор в моих ушах, и я никогда их не забуду. Но зачем говорить об этом! Моя жена Мосинья умерла от горя. Может, не умерла? — Но тут же сам ответил:

— Нет, умерла, умерла, потому что ее муж — потерявший честь сертанец. Разве не так? Нет, это так. Я действительно сертанец, потерявший честь. Но, сынок, твой брат Апарисио отомстит за меня. Ты хорошо должен это знать. Капитан Апарисио держит свое слово. Только он один в силах справиться с Касуса Леутерио. Я знаю, что он отомстит, войдет в Жатоба и не оставит там даже грудного младенца на развод. Я знаю, что он вернется. А что, не вернется?

Тюремщик хотел уйти и не решался. Потом сообщил:

— Капитан, завтра на рассвете сеньор и метис могут возвратиться домой.

— Я вам расскажу, как все это было: Мосинья умерла с горя, и я похоронил ее у вершины, рядом с сыном. Ах, Кустодио дос Сантос, ты в самом деле ни к чему не пригоден. Но теперь всему придет конец. — И, повысив голос, он стал приказывать:

— Флорентино, оседлай моего рыжего коня. Доната, принеси седло и сапоги. Я сейчас проучу этого Касуса Леутерио!

Старик так кричал, что слышно было на улице:

— Флорентино, приведи моего рыжего коня, неси седло, подушку, Доната! Я не хочу больше знать Апарисио, не хочу больше знать Апарисио; всякий, кому вздумается, будет еще мной командовать! Я сам убью Касуса Леутерио. Я помню все, будто это было только сегодня: Мосинья позвала меня, чтобы показать мне… Флорентино, седлай же наконец коня. Эта чертова негритянка не идет с подушкой. Флорентино! Доната! Энженьока гибнет. Этот мастер Жеронимо не усмотрел за сахаром. Флорентино! Доната! Откройте эту дверь. Кто такой Апарисио? Никто! Я сам не трус. Откройте двери! Мосинья, это Зека? Мосинья, нет, ты не видишь, это не Зека, нет!

И старик, задыхаясь, бросился к открытой двери. Тюремщик пытался удержать его, но старик вырвался из камеры и побежал, волоча за собой ногу. Арестованные бросились к ограде, на улице собралась толпа. Тюремщик обхватил старика и приказал солдатам:

— Не стреляйте, это сумасшедший!

А капитан продолжал кричать:

— Отпустите меня, Флорентино, я убью этого ублюдка! Мосинья, убью, ты слышишь? Убью!..

С большим трудом его вернули в камеру. Капитан Алвиньо уже ушел с солдатами, и о поведении Кустодио сообщили полковнику Леутерио.

— Видите, что натворил офицер. Я прикажу немедленно отпустить этого человека. Идите, сеньор, к Жоке и скажите, чтобы отпустили старика и его человека. Я не желаю, чтобы эти люди находились в Жатоба.

К вечеру тюремщик освободил капитана. Когда он вошел в камеру, казалось, что старик спит, прикрыв лицо бахромой гамака, он даже не пошевельнулся при входе тюремщика.

— Капитан!

— Что такое? Кто там?

Он приподнял голову, глаза его были воспалены, провалившийся рот дрожал. Терто уже освободили, и он ждал у двери.

— Что такое?

Тут заговорил метис:

— Капитан, мы можем возвращаться домой.

— Что? Что случилось? Мы можем возвращаться? Ах да, возвращаться… Принеси мои сапоги, мы выедем до захода солнца и еще засветло попадем домой. Все готово? Да, все готово!

Старик поднялся с гамака.

— Нога отказывается служить. Этот чертов сапог не налезает. Мосинья велела мне купить керосин для дома. Да, керосин. Ярмарка уже кончается, а я так и не узнал цены на муку. Кажется, я видел муку по крузадо за мерку. Это от голода в Брежо подскочили цены, правда, Флорентино? Это голод в Брежо. Хорошо, едем.

Воспаленные глаза, перекошенный рот придавали капитану странный вид. С трудом поднявшись из гамака, он пошел к выходу.

— Где конь?

У дверей тюрьмы толпились любопытные.

— Много народу на ярмарке в Такарату, Флорентино? Хорошо, когда много народу. Всего доброго, до скорой встречи. Мука по крузадо. Голод в Брежо. Флорентино, поехали…

Когда старик проходил, люди низко опускали головы.

XVIII

Бенто ушел еще засветло, а мастер Жеронимо отправился на берег реки. Там он увидел участок, который обрабатывала дочь: поросли иняме[22], окученный батат. Известие об аресте старика взволновало его. Он прекрасно понимал, что так сильно скомпрометированная фазенда неминуемо подвергнется налету солдат. Было даже удивительно, что офицер до сих пор не явился громить ее. Ведь солдаты правительства, преследуя кангасейро, делали то же, что и бандиты. Мастер шел по дороге и думал о судьбе своей дочери. Это правда, он поступил с девушкой не так, как ему самому хотелось. Он отстегал ее ремнем и наговорил ей того, чего не следовало говорить девочке, которую он так любил. Что скажет на это его покойная жена на небесах? Если бы она была жива, этой беды никогда бы не случилось. Но что сделано, то сделано.

В сертане начало все высыхать, листья пожелтели. Кусты окрасились в цвет сухой земли, только большие деревья еще сохранили зелень. Мастер укрылся в лесу оитисики, где обычно останавливались отдохнуть караваны. Дул мягкий ветерок, и Жеронимо еще острее почувствовал, как он одинок и несчастен. У него оставался только один выход — вернуться в Брежо. Там живет человек, который в силах защитить его и добиться для него оправдания в суде. Там Алисе сможет выйти замуж за тихого парня из хорошей семьи. Мысль о дочери не выходила из головы. Конечно, это плохо, что он поднял руку на нее. Но он сейчас вернется домой и поговорит с ней, скажет, что был расстроен, уверит ее, что выпил немного, чего в действительности никогда не делал, соврет, только бы она простила его. Тут все уладится! А вот арест старика — дело посерьезнее. Нужно уезжать, и поскорее, до того как случится беда. В Рокейре живет брат Апарисио, а когда еще узнают, что он, Жеронимо, — отец Бем-те-ви, какие только беды не обрушатся на них! Нужно не откладывать решение и сейчас же бежать в Брежо. А как Алисе? А что скажет на все это дочь, с которой он так плохо обошелся? Когда он запретил ей встречаться с парнем, она так начала кричать, что ему только и оставалось ударить ее. Он никогда до этого не прикасался к девочке. А теперь был вынужден