Ответ я получил, как только сошел с трамвая, как указала Петра в своей записке, на Мариенбургерштрассе. Мистер Пинкертон шел следом. И тут я выкинул фортель: побежал. Но вместо того чтобы свернуть налево, рванул вниз по улице, где стояла полуразрушенная церковь. Промелькнул указатель: «Хайнрих-Роллерштрассе», — и я, продолжая свой марафон, украдкой бросил взгляд назад и увидел, что преследователь не отстает. Но он был тяжеловат, чтобы тягаться со мной, и явно не тренированный, в отличие от меня, так что очень скоро я оторвался, нырнул в переулок и спрятался за припаркованной машиной. Спустя три минуты показался и он — красный как свекла, задыхаясь, Пинкертон остановился и выругался себе под нос: «Scheisse». Я выждал еще минуту, выглянул из своего укрытия и увидел его в конце улицы, где он в панике озирался по сторонам, а потом побежал направо. Убедившись в том, что преследователь не вернется, я перебежал через дорогу, спустился по переулку и вернулся к трамвайным путям. К счастью, поблизости не было полицейских. А редкие прохожие поглядывали на меня с легким изумлением. Возможно, они думали, что я просто тороплюсь на трамвай.

Добежав до перекрестка, на котором трамвайные пути пересекали бульвар под названием «Пренцлауэр-аллее», я перешел на шаг, поскольку здесь уже всюду маячили полицейские патрули. Поглядывая по сторонам — и чаще назад, — я не заметил Пинкертона. Мне пришло в голову, что он мог заскочить в телефонную будку или магазин и позвонить своим начальникам, передав, чтобы искали иностранца в темно-зеленой армейской куртке в районе трамвайной остановки «Марктплац». Чувствуя, как колотится сердце, я снял куртку, свернул ее и сунул в рюкзак. Потом быстро, но не со скоростью, которая могла бы привлечь внимание, пересектрамвайные пути и, опустив голову, пошел вперед, пока не отыскал Рикештрассе — квартал солидных жилых домов девятнадцатого века, которые, хотя и нуждались в срочной покраске, не утратили своей буржуазной основательности. В конце улицы маячила башня наподобие Мартелло[88], закопченная от печного дыма и других выбросов, с облупленной штукатуркой, похожая на осыпающуюся декорацию из сказок братьев Гримм. Я достал из кармана записку Петры. Юдит жила в доме номер тридцать три — здании с полуразрушенным псевдоготическим портиком, в который была вмурована стальная дверь. Она открылась сразу — никакой охранной системы не было. Петра написала, что квартира Юдит на первом этаже, слева от лестницы, ведущей на верхние этажи. Ступеньки были в убитом состоянии — в некогда прочных каменных плитах зияли пустоты. Две флуоресцентные трубки с треснутым стеклом, криво подвешенные к потолку, отбрасывали странный оранжевый свет. Ароматы прогорклого масла и переваренной капусты смешивались с уже знакомым мне по подземке резким запахом хлорки. Дверь в квартиру Юдит тоже была стальная, но выглядела так, будто ее не раз атаковали молотком или другим тяжелым предметом. Я расслышал звуки радио, доносившиеся из-за двери, — монотонно бубнил чей-то голос. Я несколько раз постучал. Ответа не последовало. Я постучал снова, на этот раз громче. Радио замолчало, и дверь приоткрылась. На меня уставились два глаза, и хриплый голос произнес:

— Ja?

— Вы Юдит Фляйшман?

— Кто вы? — спросила она, одновременно с вызовом и легким испугом.

— Я — друг Петры Дуссманн.

— Я не знаю никакой Петры Дуссманн.

— У меня для вас письмо от нее.

— Я вам не верю.

— Меня зовут Томас Несбитт, и я живу с Петрой в Кройцберге.

Я говорил тихим голосом, опасаясь любопытных соседей и «жучков».

— Это правда? — спросила она, и ее голос задрожал.

Я достал из кармана письмо и просунул его в щель двери.

— Вот, это она написала, — сказал я.

Высунулась маленькая дрожащая ручка и выхватила у меня конверт. Дверь тотчас захлопнулась. Я остался ждать, ругая себя за то, что позволил ей схватить письмо и не успел войти. Но в следующее мгновение дверь открылась, и прямо передо мной возникла лилипутская фигурка женщины; ежик волос, уже седых, и лицо — когда-то, видимо, привлекательное, но теперь испещренное глубокими морщинами. В пальцах с обгрызенными ногтями была зажата сигарета. Одетая в старый цветастый халат, она была худой на грани истощения. Глава очерчены темными кругами, оставленными хронической бессонницей. Очевидно, она заметила, что я оторопел, увидев ее, поэтому поспешил отвести взгляд, а она зашептала:

— Входите, входите же. Если кто-нибудь увидит вас здесь…

Я вошел. Она быстро закрыла за мной дверь. Я оказался в небольшой комнате, метров пятнадцать. Высокий потолок был, пожалуй, единственным достоинством этой нищенской обители. Пожелтевший линолеум на полу, заляпанные кремовые жалюзи, наполовину прикрывающие грязное окно. Двуспальная неубранная кровать в углу, простыня, усеянная прожженными сигаретой дырками. Плита, маленький холодильник, раковина с горой грязной посуды, пустые бутылки из-под шнапса, переполненные пепельницы, стопка книг возле складного карточного столика, который служил письменным бюро, разбросанная повсюду одежда. Теснота помещения меня ничуть не смущала — я не был избалован хоромами. Не коробила меня и простота обстановки, поскольку лишь привилегированная каста по эту сторону идеологической границы имела доступ к приличным товарам. Тревожным было ощущение скорби, в которой прозябала хозяйка квартиры. Я мог только догадываться, что это стремление к самобичеванию родилось в ту пору, когда она была вынуждена доносить на Петру, и обострилось после того, как забрали Йоханнеса.

Юдит подошла к радиоприемнику и прибавила громкость. Голос диктора зазвучал оглушительно.

— Это чтобы нас не было слышно, — произнесла она сиплым голосом заядлой курильщицы. — Если, конечно, им не надоело прослушивать меня. С тех пор как ушел мой муж, я совсем одна, так что если они и слушают, так только радио. Как, вы сказали, вас зовут?

Я еще раз представился.

— Садитесь сюда, — сказала женщина, указывая мне на складной стул. — Хотите чаю? Кофе у меня нет, потому что он здесь всегда был дерьмовый.

— У меня есть кофе, — сказал я, открывая рюкзак и доставая два пакета молотого кофе.

— Это мне? — страшно удивилась Юдит.

— Да, и еще кое-что, — сказал я. — Петра говорила, что вы любите крепкие сигареты, но с фильтром. Так что вот…

Я достал пять пачек «Кэмел». Юдит закачала головой, как будто ее что-то расстроило.

— Зачем вы это? — спросила она.

— Просто подумал, что было бы здорово угостить вас чем-то. Надеюсь, вы любите шоколад?

Я выложил на столик рядом с сигаретами и кофе шесть плиток шоколада «Риттер» — две с мятой, две с марципаном, с йогуртом и с миндалем.

— Заберите их. Я этого не заслуживаю.

— И не подумаю.