– Катюша, мы займемся делами, а через час подай кофе в фарфоровой гостиной. Ступай, – отпустила ее Элеонора, а Леве указала на кресло, когда за той закрылась дверь.

Он опустился в него, чувствуя себя довольно неловко. Огляделся, рядом был только маленький журнальный столик с открытой книгой на нем, но места пристроить чертежи, все еще бывшие у него в руках, там вовсе не хватило бы. Он порывисто встал, отнес бумажные листы и рулоны на большой стол, вернулся, сел. После снова вскочил, вспомнив, что не поприветствовал хозяйку, подошел к ней, поцеловал руку.

– Ты волнуешься? – спросила она. – Я очень. Можно мне говорить тебе «ты»?

У Левы опять стало мутиться в голове, и он попытался обнять ее, но она единым только жестом остановила его, и он рухнул обратно в свое кресло, одной рукой прикрыв лоб и глаза, а другую безвольно опустив себе на колени. Она присела за стол, лицом к нему и продолжала:

– Не надо здесь. Я боюсь, если ты до меня дотронешься, то я не смогу. Не захочу тебя остановить. А это – дом. Его дом, понимаешь? Здесь… Здесь должно быть… чисто. Понимаешь? Ты понимаешь меня!

Лева молча кивнул, ничего не понимая. Он не хотел, он отказывался понимать, потому что понять – это значило допустить, что все это возможно. Он сидел и слушал ее, не поднимая глаз.

– Скажи мне, как ты живешь? Один? – порывисто спрашивала Элеонора. – Вот и славно. Где? А прислуга есть у тебя? Можно ее отослать куда-нибудь? Я приеду к тебе. Завтра.

Лева почувствовал, как под его ладонью завибрировала кожа, как дрожь, зародившаяся в ногах, поднялась выше и, застряв где-то, то ли в животе, то ли в груди, наперегонки состязалась теперь с бешенным сердцебиением. Она же, видя, что он не отвечает, встала и отвернулась к окну. Лева стал нервно перебирать какие-то мелкие предметы на столике рядом ним, закрыл зачем-то книжку, невольно прочитав название «Le Rouge et le Noir», уронил на пол и разбил чей-то недопитый стакан с водой, и тут же успокоился.

– Элеонора. Дмитриевна. Ты с ума сошла? – выдохнул он таким радостным шепотом, что она обернулась к нему, сияя вся и, рассмеявшись, ответила:

– Да! И не будем больше об этом. Давай, показывай, что ты там напридумал?

***

В те времена постоянная квартира у Льва Александровича была только в Москве. В тех местах, где он находился по долгу службы, ему, как правило, предоставляли казенное жилье, а частные заказчики решали этот вопрос по-разному. Кто-то отдавал архитекторам и строителям свободные помещения из своих собственных, при отсутствии такой возможности либо нанимали им жилье, либо включали сей расход в гонорар. В том городе, рядом с которым шло загородное строительство упоминаемой усадьбы, Лева снял небольшую квартирку во втором этаже и жил отдельно от своих компаньонов и товарищей. Дважды в неделю к нему приходила прислуга, убиралась и приносила уже чистое белье. Обедал он, как правило, в городе, так что хозяйства как такового не вел.

Когда на следующий день, в оговоренное время, раздался стук, он открыл входную дверь и обомлел. Дело в том, что Лева высоко ставил вкус своей избранницы, и даже считал ее единственной в этом городе, кто имеет свой стиль. Она никогда не надевала бриллиантов. Все ее украшения были всегда еле-заметны, не бросались в глаза и сочетались с тоном наряда. Одежду она носила исключительно черного цвета, с отделкой лиловых тонов. Иногда этот цвет приближался к темно-синему, реже доходил до почти пурпурных оттенков, но всегда оставался в определенной гамме. Леве, с его художественным взглядом на мир, доставляло это неимоверное эстетическое наслаждение.

Он ожидал Элеонору, а перед ним стояла барышня в сетчатой вуалетке с мушками, сквозь которую не разглядеть лица, и в платье жемчужного отлива из чередующихся темных и светлых широких полос. Он, было, уже решил, что Элеонора передумала в последний момент и послала кого-то из прислуги с запиской, но тут узнал ее по нетерпеливому жесту руки. Он притворно прикрыл ладонью глаза, делая вид, что ослеплен, и пропустил ее внутрь комнаты. Она медленно закружилась перед ним, показывая наряд со всех сторон:

– Ну, как я тебе?

– Ты ограбила продавщицу галантерейной лавки! – Лева приблизился к ней, придерживая за талию, стал целовать мелкими, легкими поцелуями сначала ладони, потом запястья, потом шею, и обнимал все крепче. – Нет! Кондитерской! От тебя пахнет ванилью.

– Только не рви на мне волосы в этот раз, – шутливо велела Элеонора, – шляпка приколота булавкой.

Лева покаянно уткнулся лбом ей между ключиц.

– Это платье моей горничной. Да не той, что ты видел, – ответила она, заметив округлившиеся глаза Левы. – Она не служит у меня уже года два. Выскочила молниеносно замуж, не успела забрать. А после замужества она стремительно растолстела, вот я и вожу ее наряды вместе со своими, из дома в дом, все не соберусь отдать какому-нибудь благотворительному обществу.

Пока Элеонора рассказывала эту историю, Лева успел найти ту самую булавку, отколоть и снять шляпку и распустить ей волосы. Он взял в ладони ее, такое близкое теперь, лицо и стал целовать уже по-настоящему. Сначала все то пространство внутри него, где вчера пульсировала дрожь, потом воздух вокруг них, а затем и все Левина комната заполнились нежностью.

Чуть позже, когда они уже умиротворенные молча лежали рядом, рука Левы привычно потянулась к блокноту.

– Ты с ним никогда не расстаешься? – Элеонора вглядывалась в Леву, словно все еще желая в чем-то удостовериться, но тут же улыбнулась. – Да, недолго я выдержала конкуренцию с ним!

– Прекрати. Я только хотел зарисовать тебя в этот момент? Можно?

– Не смей. Лучше покажи – ты тогда говорил, что тебе там чего-то не хватает, я не поняла на словах. Набросай мне. Я про строительство.

– Да я понял, – вздохнул Лева. – Ты можешь хотя бы на день забыть о делах? Это, право, не прилично!

– Прилично, прилично! – Элеонора перевернулась на живот и похлопала ладошкой по простыне. – Ты – за блокнот, я – за дела. Зачем нам-то лукавить? Если бы ты был как все, я бы никогда не позволила тебе… Не позволила бы себе… Не решилась бы… О! – и она, запутавшись в объяснениях, рассмеялась, закрыла лицо руками и снова перевернулась на спину.

– Чего бы ты там не позволила? – Лева уткнулся ей куда-то в ухо лицом и так, не смотря на нее спросил: – А почему, собственно, ты все-таки решилась?

– Лучше спроси «когда».

– Когда? – послушно переспросил он.

– Вечером, после той поездки. Ты был абсолютно таким же после дождя. Таким как всегда. Я наблюдала. Если бы ты обиделся, или сошел, тогда, не попрощавшись, или стал бы чего-то требовать. Объяснений. Но я совершенно в тебе не ошиблась! Я давно знала, какой ты.

– Какой?

– В тебе есть что-то мальчишеское, но, несмотря на это…

– Прекрати! – Лева сел и потянулся за рубашкой.

– Не обижайся, я не про возраст, – примирительно коснулась его рукой Элеонора. – Просто бывают мужчины, в которых до самых седин как бы проглядывает мальчик. И, знаешь, это довольно привлекательно для женщин. Но у многих это проявляется не только в характере, но и в поведении, и граничит с инфантильностью. А в тебе есть нечто совершенно мужское, настоящее! – она помолчала мгновенье и продолжила. – Я даже не сомневалась, что никто, ни единая душа не узнает никогда о нас, это само собой разумеется. Но я знаю про тебя также, что ты не станешь мне делать сцен, или портить жизнь какими-то глупыми условиями или условностями. Сейчас есть время поговорить о делах, и с тобой можно говорить о делах, а не делать вид, что мы молодожены.