Там, по рассказу доктора, не две большие палаты, а пять поменьше. И публика тут была посерьезнее — судя по тому, что в первой же, куда очень тихо вошли мы с Валькой, нам навстречу дернулся детина уже с автоматом в руках, пришлось стрелять, и еще во второго, что на койке спал. И из соседней палаты, где работают Влад и Рябой, слышу щелчки — да сколько же их тут, доктор сказал, два десятка всего, а мы уже за три десятка упокоили! Следующая пара дверей, Влад с Рябым в левую вошли, мы буквально на секунду задержались, распахиваю правую, и сразу оттуда выстрел, громом в ночной тишине — стоял бы в рост и напротив, точно бы в грудь получил, а так над головой пролетело, а вот стрелявший передо мной как мишень, из темного коридора на фоне окна, да еще через ПНВ — готов! И снаружи слышу крики, и стрельбу — а вот это плохо! Но мы ведь почти у цели!

— Волк, я Стая, активность в главном (корпусе) — голос в рации. Вот влипли!

Распахиваю последнюю дверь, в конце коридора, и швыряю внутрь светошумовую гранату — коль пошла такая пьянка, шуметь так шуметь! Слышу полузвериный вой, там кто-то катается по полу, держась за лицо — знакомая реакция, временно ослеп, и решил что вовсе зрение потерял! Он тут один, главарь наверное? Вырубаю, не насмерть, ударом по башке, полевая сумка на спинке стула, какие-то бумаги — берем, и отход! Не спускаясь на первый этаж — через окно в другом конце коридора.

— Стая, путь два, чисто?

— Чисто, прикроем, я Лось — голос Булыгина.

Можно и выпрыгнуть, но зачем ноги ломать — заранее припасенный крюк на подоконник, веревку наружу, и пробежаться по стене выходит почти так же быстро, как прыжок. Сначала выкидываем пленного, стянув ему запястья "наручниками", узлом, и придерживая конец. Следом вылетают Финн и Мазур, и сразу залегают, прикрывая, один слева, второй справа. Затем Рябой, Влад, Валька — я на миг задерживаюсь, на лестнице слышу топот, кидаю приготовленную РГД, и в окно. Рвануло, когда я был уже на земле.

— Стая, я Волк, мы вышли, давай! И двери!

Мы лежали, и были к тому же прикрыты торцом выступающего крыла. Но все равно, впечатление сильное. Шесть зарядов из "рыси" влетело в окна главного корпуса, из которых мерцали вспышки выстрелов и пулеметных очередей. Если там столько засадников, то больных и персонала остаться просто не могло! "Рысь" уже местного изготовления ненамного уступает "шмелю" наших времен — так что мало бандерам не показалось. Не дожидаясь, пока они там очухаются, бежим к встаем и бежим к ограде. Берем сильно вправо, чтобы не быть на свету, там разгорается пожар. А "рыси" бьют снова, теперь зажигательными. Здание кирпичное, но все перекрытия, дерево, гореть будет хорошо!

Отходим перекатами, попарно. Финн и Мазур тащат пленного. Отбежав метров двадцать, залегают, теперь бегут Влад и Рябой. И я знаю, что упав на землю, они не лежат, а ползут — чтобы подняться не там, где их мог видеть возможный стрелок. Не хватало еще потерять кого-то на отходе. А в заборе уже зияет дыра, рванули заряды, грамотно наложенные Рябым на прутья и приведенные в действие сержантом-сапером из десантуры. Осталось пробежать метров шестьдесят, так хочется рвануть без оглядки, ведь несколько секунд, и уже у своих!

Вдруг чувствую спиной… вот не знаю, как это назвать, "взгляд в спину", это знакомо и охотникам, но спецназу — особенно. Хотя еще не пробежал и половину дистанции броска, падаю, и качусь вправо, чтобы оказаться как можно дальше от прежнего места. И пулеметная очередь проносится как раз там, где я только что был, если бандеровец возьмет поправку по целику чуть правее, то мне песец! Но слышу от наших выстрелы СВД, и голос Булыги в гарнитуре:

— Брюс, ты как? Мы его загасили!

Да живой я, и даже не раненый, свезло. А ведь бежали бы мы "на рывок", как выскочили, и сразу к проходу, толпой — так могло положить половину, если не всех! Хороший пулеметчик у бандер был, ночью и чуть не попал — хотя дистанция тут для МГ смешная. И сидел он, зараза, на чердаке того самого крыла, где мы работали, у нас над головами! Вижу, Финн и Мазур уже проскакивают в проход, со своей ношей — пленный так и не очухался, его под локти волокут. Перебегаю, Валька рядом, Влад с Рябым уже за оградой. Главный корпус пылает как костер, в него высадили, как был договорено, по дюжине термобарических и зажигательных — и думаю, все же не могло там быть мирняка, при таком количестве стволов, из каждого окна ведь стреляли! Проход уже рядом — и снова то же чувство, пригибаясь, качусь влево, уже за парапет, и снова рядом свистят пули! Но наши снайперы наготове.

— Вот ведь зараза! — ругается Булыгин, сбивая новую обойму в СВД — старшой, ты как? Наверное, там второй номер у пулемета был.

Отходим. И снова для нас работа — ведь ПНВ лишь у нас, спецназа "из будущего", так что обнаружить выдвижение противника, если он попытается преследовать и перехватить, будет нашей заботой. Но до машин добрались без проблем, погрузились и рванули домой, по Дегтяревской и Артема прямо до места. А далеко позади горело, и стреляли — но непонятно, в какую сторону. У нас потери за всю операцию — один легкораненый у десантников, пуля-дура все ж цель нашла.

А сколько ж мы бандер упокоили? Во флигеле тридцать восемь, считая пленного, и в больнице тоже хорошо от нас прилетело — итого, под сотню точно. Из них тринадцать "моих", в том числе шестеро прирезанных спящими. Нет, совестью не мучаюсь — одна лишь мысль сейчас больше всего заботит, лично меня. Где форму от крови отстирать — а то весь забрызгался, даже на лице пятна?

Грязная все же работа, мир от человеческих отбросов чистить. Но должен же кто-то заниматься и ею?

Василь Кук "Лемех", генерал-хорунжий УПА. Киев, утро 24 июня 1944.

Ты зраднык! Боивка приговорила тебя к смерти, как ворога украинского народу.

А ведь так будет — удавят, и не чихнут. И никому нет дела, что ты для ридной Украины старался, себя не жалел! Чего стоило протолкнуть свой План, убеждая тупых и упрямых рагулей — "австрийцев, поляков, немцев пережили, и москалей переживем" — ну да, по лесным схронам до конца века можно прятаться, в Галичине уже второе поколение на этой войне растет, и третье бегает, пока за мамкины юбки держась! Так и останемся на уровне местечковой преступности — когда открылся шанс выйти в большую политику, подгрести под себя все не одни Галичину и Волынь, а всю Украину, и даже сверх того. Конечно, кто-то из друже атаманов обеспокоен был, что ему лично место наверху не достанется — так ведь тех, кто поверил, что завтра будет министром, оказалось побольше. Может быть, высоких постов и хватит — на всех, кто доживет.

Кириченко конечно, дурак — но амбиции у него как у паровоза, так же прет к цели, давя все на пути. И его роль в Плане была незаменимой — нельзя сейчас нам открыто, только война завершилась, слишком многие еще помнят, с кем ОУН вступала в союз… так что мы должны были лишь играть ту же роль, что пар в котле, а именно Кириченко и иже с ним вести видимую политику. И все были довольны — так какую же тебе морковку показали, или кнут, что ты в самый критический момент предал, кинулся москалям сапог лизать? Ведь доберемся до тебя, не простим! Тебе, кретину, последний шанс дали, без тебя начав, чтобы ты гласу народному уступил, собравшемуся перед ЦК! А ты нам войну, решительно и бесповоротно! Рабочие отряды самообороны — это уже твоя инициатива, на Москву не списать никак!