Но мир не тот – и день не тот. Впереди длинная ночь, муж бесследно исчез, а человек, который знает, что произошло, находится здесь.

Предстоит работа, и надо за нее браться.

* * *

Джед ездил на черном внедорожнике «Лексус», и не составило особого труда найти машину в дальнем конце стоянки у более просторных, более роскошных домиков. Вся беда заключалась в том, что тут стояли пять строений, точно лепестками цветка окружая центральную площадку, посреди которой находился фонтан, отключенный на зиму, но украшенный мигающими рождественскими гирляндами.

От нетерпения Мэдди буквально трясло, но она понимала, что нельзя просто стучать подряд во все двери и заглядывать в окна. Если Джед ее засечет, она окажется всецело в его власти.

Нет, Мэдди собиралась сделать все как надо.

Как ни хотелось ей вернуться в роскошь своего домика, она должна была оставаться здесь. В машине. На холоде. Попивая холодный кофе, купленный на заправке.

«Типа полицейская засада», – сказала себе Мэдди.

Рано или поздно Джед придет сюда. И тогда окажется у нее в руках.

* * *

Тук-тук-тук.

Вздрогнув, Мэдди проснулась и обнаружила, что сидит за рулем. Перед глазами все расплывалось. Она заморгала, медленно приходя в себя, стараясь понять, откуда шум.

«Чтоб тебя, заснула!»

Тук-тук-тук.

На Мэдди упала чья-то тень. Кто-то стоял у стекла с ее стороны, и она повернулась, чтобы посмотреть, кто…

Он.

Джед.

Он всмотрелся в стекло, изогнув бровь вопросительной, нет, зловещей дугой. Затем поднял руку, в которой что-то было. Револьвер. Нет, не просто револьвер – тот самый, который Мэдди захватила с собой, который лежал у нее в сумке. Джед продемонстрировал свои ярко-белые зубы («Виниры»[93], – мелькнула у Мэдди безумная мысль) и приставил дуло к стеклу. Она попыталась переползти через центральную консоль на соседнее сиденье…

Раздался выстрел, и Мэдди почувствовала, как пуля вошла ей в затылок…

* * *

Бабах!

Услышав громкий выстрел, казалось, раздавшийся над самым ухом, Мэдди встрепенулась, просыпаясь за рулем своего «Субару Форестер». В салон проникал слабый дневной свет, по-зимнему серый (хотя на дворе был еще ноябрь). Глаза никак не разлипались, во рту пересохло. А затылок гудел от воспоминания о выстреле.

«Приснившемся выстреле», – уточнила Мэдди.

Да, она заснула и…

Вдруг до нее дошло, что этот звук, этот выстрел прозвучал на самом деле. Проникнув в спящее сознание.

Захлопнувшаяся дверь машины.

Потому что прямо перед Мэдди черный внедорожник ожил, вспыхнув красными задними габаритными огнями, похожими на глаза демона, и медленно тронулся с места. Блики на стекле не позволили Мэдди разглядеть человека за рулем, однако она знала, кто это должен быть. Когда «Лексус» двинулся со стоянки, Мэдди завела свою машину и выехала на дорогу следом за Джедом Хомаки.

«Нашла», – подумала она.

Оливер услышал, как где-то позади что-то хрустнуло под колесом машины – наверное, орех пекан. Хрустнуло громко. Однако свет фар не появился. Вокруг по-прежнему царила полная темнота.

У Оливера участился пульс – его тревога не была чем-то конкретным и цельным, оставаясь лишь предчувствием. Что-то случилось. Там кто-то есть? Преследует его?

Оливер обернулся.

Сперва ничего, но затем…

Ну разумеется, довольно далеко он различил что-то – серебристый ртутный отблеск луны. Отсвет на металлической поверхности. Машина.

С погашенными фарами.

– Вот дерьмо!.. – пробормотал Оливер, и ругательство вырвалось изо рта облачком пара.

Зажглись фары, ослепительно-яркие и страшные, словно Судный день.

Несколько мгновений Оливер и машина словно разглядывали друг друга…

Затем колеса с визгом завращались, машина рванула вперед, яркие огни фар двумя шаровыми молниями с ревом понеслись по серой ленте дороги.

Вскрикнув, Оливер попытался бежать, и ему удалось сделать несколько шагов, но затем он неудачно наступил на щебенку и, не успев опомниться, полетел вперед. Непроизвольно выставив перед собой руки, чтобы смягчить падение, ощутил в ладонях обжигающую боль. Поднявшись на ноги, снова рванул вперед…

Промчавшись мимо, машина резко свернула прямо перед ним. Вскрикнув, Оливер снова выставил перед собой окровавленные горящие ладони, на этот раз упершись ими в серебристую краску новенького «Мерседеса».

Дверь распахнулась, и из машины вышел Грэм Лайонз.

– Грэм… – пробормотал Оливер.

В тот самый момент, когда Лайонз вонзил ему кулак в живот.

Ахнув, Оливер согнулся пополам.

– Я увидел тебя тут. И подумал, почему бы мне не встретиться со своим добрым другом Оливером Грейвзом? К тому же у нас осталось одно незаконченное дело…

И тут всплыло воспоминание о том, как Алекс Амати держал его лицом вниз в заполненном водой кювете, и у Оливера подогнулись колени. Но вместе с воспоминанием всплыло кое-что еще: ярость.

– Видишь вот это? – продолжал Грэм, тыча Оливеру в лицо своей изувеченной правой рукой. До сих пор, даже по прошествии двух месяцев, она оставалась в лангете. – Вчера я ходил к хирургу, и знаешь, что он сказал? Он сказал, что у меня повреждены два сухожилия, а не одно! Флексора и тензора[94] – хрен его знает, что это такое. Получается, я вне игры. Без бейсбола. Следующую операцию сделают только после Дня благодарения. А потом еще несколько месяцев придется восстанавливаться. Плюс физиотерапия. Декабрь, январь, февраль. Может, смогу приступить к тренировкам в марте, но хирург сказал, что полная подвижность кисти восстановится не раньше чем через год. Через год!

Он снова воткнул кулак Оливеру в живот.

Оливер собрал остатки сил – по крайней мере, их хватило, чтобы его не вырвало, – и втянул в рот струйку слюны, свисающую с губы.

– Очень плохо, – слабым голосом произнес он. – Похоже, в кои-то веки придется чему-то учиться, чтобы поступить в колледж.

Взревев, Грэм ловко развернул Оливера и с силой швырнул его лицом в бок серебристого «Мерседеса». Просунув изувеченную руку Оливеру под подбородок, надавил с такой силой, что у Оливера заныли зубы. Но тут почувствовал кое-что еще: фиксатор. Впившийся ему в кожу.

У Грэма внутри вскипела боль: черная бесформенная масса, которая сплеталась и расплеталась, словно пытаясь устроиться поудобнее. Теперь она заполнила его целиком, подпитываясь собой же, – безумная эмоциональная инфекция, размножающаяся в чашке Петри, каковой был Грэм Лайонз. Боль разрасталась и распухала, и вот уже он весь превратился в сгусток страданий и ярости.