Шутка ли? Может мне мерещится? Это невозможно, я же избавилась от стола! Как он здесь появился? Что Генрих обо мне подумает?! Становится стыдно и страшно одновременно, внутренне сжимаюсь в комок и морально готовлюсь услышать о себе не самые лестные слова на свете.

— Ди… Что случилось, родная? — мурлыкает Генрих, замечая мой ступор, и одним рывком ставит меня перед собой, прижимая ягодицами к столу. Руки его ложатся на бедра, медленно поглаживая, и эти незатейливые движения возвращают мне дар речи.

— Как здесь оказался этот секретер? — спокойно спрашиваю мужа, запрещая своему голосу дрожать.

— Я вернул его на его законное место, — довольно сообщает Генрих, выводя узоры на моей коже, — Увидел в мастерской к Барберри и распорядился поднять его наверх.

Щеки опаляет огнем. Я же все просчитала до мелочей! А слона и не заметила!

— Но он… он немного помялся, — с запинкой произношу и провожу рукой по неровностям верхнего ящика.

— И он стал неидеальным по твоему мнению? — бровь Генриха плавно поднимается на верх, спрашивая меня. И я соглашаюсь.

— Да, он стал совсем-совсем неидеальным.

— Я не люблю идеальные вещи, — шепчет он мне в губы, а я как загипнотизированная слежу за каждым его словом и жестом, — Они скучны и однообразны. Жизнь сосредоточена на изъянах и неровностях, — его пальцы скользят по моему лицу, очерчивают линию скул, гладят брови и заставляют веки сомкнуться на глазах, — Требуется время, чтобы все осознать, и изъяны превратились в особенности, в такую восхитительную неповторимость.

Генрих подхватывает меня под ягодицы и сажает свою неидеальную, но при этом неповторимую жену на неровный, украшенный вмятинами от ее каблуков стол. Целует мои дрожащие ресницы и ловит дыхание своими губами.

— Генри, что ты думаешь по поводу детей? — выдыхаю ему в губы то, что рождается у меня на душе в это самое мгновение.

— Я очень люблю детей, а наших буду любить еще сильнее, — честно отвечает он, и касается моих губ со всей любовью, всей нежностью, которая живет в наших сердцах. Мои пальцы ложатся ему на шею, гладят плечи и спину, и я стараюсь поделиться всеми чувствами, что через край плещутся в моей душе.

И я буду любить наших детей. Ждать их и любить.

На следующий день после нашего триумфального возвращения из пустыни, как и планировалось, состоялся обед с шейхом Абу-Сахари. Юсуф с интересом выслушал наши таможенные и не только таможенные приключения, поцокал, поохал, повздыхал и, наконец, с преогромной радостью вновь завладел своим сокровенным камнем-ключом от хранилища с деньгами. Перед отъездом похвалил мою находчивость и вкус, отметив, что подаренная ваза идеально вписывается в интерьер, и сообщил, что он непременно посетит Гран-При серии Мировых Гонок, которое пройдет у нас в Королевстве через две недели.

— Буду рад лицезреть красавицу Донну на треке, — галантно коснулся он моей руки поцелуем в знак прощания, и был таков. Я, конечно, отрицательно качала головой, но, мне кажется, никто толком моего жеста и не заметил.

Элджи, кстати, вернулась домой в компании Николаса в тот же день, что и мы с Генрихом, хотя планировала задержаться в Абу-Сахари еще на сутки. Что именно произошло после гонок, и каким образом у нее в сопровождающих оказался мой брат, для меня и по сей день остается загадкой. Ни рыжая нахалка, ни мой брат-акробат упорно не желают делиться со мной подробностями произошедшего.

Сначала я пыталась расспросить эту парочку, докопаться до истины, но Ник, на удивление, непоколебимо стоял на своем, не желая раскрывать чужие секреты. А Элджи… С подругой все было куда серьезнее, стоило свести разговор к нашей совместной поездке в эмираты, как ее лицо становилось белее мела, губы растягивались в неестественной улыбке, а на дне глаз начинала клубиться вселенская грусть и тоска.

— Я тебе всегда говорила, что Уиллер тот еще… негодяй! — однажды в сердцах выругалась я, о чем тут же пожалела. Взгляд подруги потух, а улыбка на губах стала совсем жалкой и вымученной.

Больше к этой теме я не возвращалась ни на словах, ни в своих мыслях.

Жизнь вообще, удивительным образом, всего лишь за одну неделю вошла в свою обычную, размеренную колею. За исключением наших с Генрихом отношений, разумеется. Хоть такой внезапный и такой волшебный медовый месяц и подошел к концу, но наши с супругом сердца по-прежнему переполняет чувство любви, тепла и взаимопонимания, а на губах чувствуется сладкий вкус поцелуев. Дни тянутся друг за другом в привычной суматохе, а ночи продолжают от раза к разу трепетно хранить наши с Генрихом тайны и секреты.

И все это продлилось ровно одну неделю, до тех пор, пока тишину в комнате и в моей жизни не нарушил стук в дверь. Громкий, настойчивый, игнорирующий кнопку звонка.

Хмурюсь, заранее предчувствуя неприятности. Откладываю в сторону книгу и спешу к двери, экономка возится на кухне, занимаясь приемом доставки продуктов на дом, а Генрих работает у себя в кабинете.

Кончики пальцев покалывает от волнения, они будто предупреждают, что не стоит касаться двери и открывать ее. Но я настойчиво иду навстречу неизвестному гостю и своему неизбежному будущему.

Про себя гадаю, кого принесла к нам в гости нелегкая, перебираю мысленно варианты, но и предположить не могу, что на пороге окажется Уиллер. Наглый, растрепанный и до боли самоуверенный тип! Губы его кривятся в хищной улыбке, а руки широко расходятся в стороны, будто он желает заключить меня в объятия, ну или не дать мне возможности сбежать из собственного дома.

— Привет, Донна, конфетка! Как жизнь? — задорно бросает он и ловко подается плечом вперед, протискиваясь в дом мимо меня, ведь околачиваться на пороге в ожидании моего разрешения в его планы явно не входит, — Сто лет не виделись! — хлопает меня по плечу, и от неожиданности я чуть покачиваюсь на высоких каблуках, — Успела соскучиться, Хендрикс?

Не знаю как вести себя в присутствии своего прошлого. Совсем недавнего прошлого, которое столь бестактным образом пытается вклиниться в мое настоящее. Меня шокирует ни столько само появление на пороге моего дома этого ужасного человека, сколько то, как именно он посмел ко мне обратиться.

— Мистер Уиллер! Что вы себе позволяете! — восклицаю, нервно подергивая дверную ручку, тем самым намекая, что ему не стоит задерживаться в гостях или просто-напросто пора срочно убираться отсюда.

— Прекрати, Хендрикс! — отмахивается он от меня, — Разговор есть! Пошли махнем по чашечке чайка, или что там у вас у аристократов принято пить.

У нас аристократов чай принято пить ровно в пять вечера, а не тогда, когда это заблагорассудится Томасу Уиллеру. Впрочем, сейчас я не отказалась бы от «чашечки» чего-то покрепче, чем чай.

Внутри меня начинает клокотать странный коктейль эмоций и чувств. В нем есть место и страху, и неуверенности и даже толика злости на Уиллера, что он посмел так неожиданно влезть в мою другую, настояще-фальшивую жизнь.