Монтегю встает перед нами, кланяется нам обеим, ждет, переводя глаза с одной на другую: с матери, суждению которой доверяет, на молодую особу королевской крови, вверенную моему попечению.

Принцесса кивает ему, словно она уже королева. Поворачивается и садится в маленькой беседке, которую мы поставили, чтобы влюбленные наслаждались видом на реку в тени плетущихся роз и жимолости. Она сидит, словно это трон, а цветы, наполняющие ночной воздух ароматом, – королевский балдахин.

– Можете говорить со мной, лорд Монтегю. Должно быть, у вас страшные новости, если вы прибыли из Лондона и ваши гребцы так налегали на весла, а барабан так громко бил?

И, увидев, как Монтегю бросает взгляд на меня, принцесса повторяет:

– Можете говорить со мной.

– Я привез миледи матушке дурные вести.

Не думая, Монтегю снимает шляпу и опускается перед принцессой на колено, словно она – королева.

– Разумеется, – ровно отвечает она. – Я поняла это, едва увидела вашу барку. Но можете сказать нам обеим. Я не дитя и не глупышка. Я знаю, что мой отец пошел против Святой Церкви, и мне нужно знать, что случилось, лорд Монтегю. Помогите мне. Будьте мне хорошим советником, скажите, что произошло.

Он смотрит на нее, словно хочет ее пощадить. Но говорит – просто и быстро.

– Сегодня церковь сдалась королю. Бог один знает, что будет дальше. Но отныне король сам будет управлять церковью. Англии велено отринуть Папу. Он теперь всего лишь епископ, Римский епископ.

Он недоверчиво качает головой, произнося эти слова.

– Король сверг Папу, и теперь король подчиняется Богу, а церковь – королю. Томас Мор возвратил печать лорд-канцлера, ушел в отставку и отбыл домой.

Принцесса знает, что ее мать лишилась верного друга, а отец – последнего, кто мог сказать ему правду. Она молча обдумывает новости.

– Король присвоил церковь? – спрашивает она. – Все ее богатства? Ее законы и суды? Это делает Англию его полной собственностью.

Ни я, ни мой сын не можем сказать ни слова против.

– Это называют подчинением духовенства, – тихо говорит Монтегю. – Церковь не может принимать законы, не может преследовать ересь, не может платить Риму и получать из Рима распоряжения.

– Чтобы король сам мог вынести решение о своем браке, – тихо говорит принцесса.

Я понимаю, что она серьезно об этом думала, что ее мать наверняка сказала ей, какие изощренные меры приняли король и его новый советник Томас Кровель.

Мы молчим.

– Сам Иисус поставил своего слугу Петра править церковью, – замечает принцесса. – Я это знаю. Все это знают. Неужели Англия ослушается Иисуса Христа?

– Это не наша битва, – перебиваю ее я. – Это дело церковников. Не наше.

Ее голубые йоркские глаза обращаются на меня, точно она надеется, что я скажу ей правду; но она знает, что не скажу.

– Я в этом убеждена, – настаиваю я. – Это серьезный вопрос. Решать его должны король и церковь. Дело Папы – возразить, если сочтет нужным. Дело церковников – ответить в парламенте королю. Выступить должен Томас Мор, выскажется Джон Фишер, ваш наставник Ричард Фезерстон уже высказался, это дело мужчин, епископов или архиепископов. Не наше.

– Они высказались, – с горечью произносит Монтегю. – Церковники высказались сразу. Большей частью согласились, почти не споря, а когда дошло до голосования, не явились. Поэтому Томас Мор и уехал домой в Челси.

Принцесса встает с садовой скамьи, и Монтегю поднимается с колен. Она не принимает предложенную им руку, но поворачивается ко мне.

– Я пойду в часовню и стану молиться, – говорит она. – Я стану молиться о мудрости, чтобы меня направили в эти трудные дни. Хотела бы я знать, как должно поступить.

На мгновение она умолкает и смотрит на нас двоих.

– Я буду молиться за своего наставника и за епископа Фишера. Еще я стану молиться за Томаса Мора, – говорит она. – Думаю, он – тот, кто знает, как должно поступить.

Ричмондский дворец, к западу от Лондона, лето 1532 года

Так кончилось наше беспечное лето, и вместе с ним хорошая погода, поскольку, пока принцесса молилась в личной часовне, перебирая четки и поминая свою матушку, епископа Фишера и Томаса Мора в обращении к апостолу Фаддею, святому лишившихся надежды и отчаявшихся, из долины натянуло тучи, река потемнела, а потом тяжелыми крупными каплями полил дождь; началась летняя гроза.

Ненастье длилось неделями, тяжелые тучи лежали над городом, и люди делались раздражительны и злы, утомившись от жары. Когда ночами тучи рассеивались, вместо знакомых звезд являлась бесконечная череда пылающих комет, летящих по небу. Народ смотрел на возмущенные звезды и видел знамена, стяги и безошибочные приметы войны. Один из прежних друзей Реджинальда, картузианский монах, сказал моему духовнику, что ясно видел пылающий красный шар, висевший над их церковью, и понял, что на них падет гнев короля, за то, что хранили пророчество, за то, что спрятали рукопись.

Рыбаки, приходившие с причала со свежей форелью, говорили, что в их сети попадаются мертвые тела, столь многие бросаются в поднявшуюся воду необычайно высоких приливов.

– Еретики, – сказал один. – Церковь бы их сожгла, если бы они не утопились. Томас Мор об этом позаботится.

– Уже нет, – ответил другой. – Мора самого сожгут, а еретикам теперь в Англии привольно, ведь шлюха короля лютеранка. В прилив топятся те, кто любит прежние обычаи, молится Деве Марии и чтит королеву.

– Довольно, замолчите оба, – говорю я, остановившись у двери кухни, пока кухарка выбирает корзину рыбы. – В этом доме мы таких разговоров не потерпим. Забирайте деньги, уходите и больше здесь не появляйтесь, иначе я на вас донесу.

Этих, у дверей, я могу заставить замолчать, но каждый мужчина, женщина или ребенок, идущий в Лондон или из города и останавливающийся у нашего порога, чтобы попросить еды, которую мы из милости раздаем странникам, поев, рассказывает какую-нибудь историю – и все они об одном, о роковом.

Все говорят о чудесах, о пророчествах. Верят, что королева каждый день получает послания от своего племянника императора, и он обещает защитить ее, и в Темзу вот-вот войдет на рассвете испанский флот. Никто точно не знает, но все от кого-то слышали, что Папа совещается с советниками и ищет компромисс, потому что боится, что христианские короли пойдут друг на друга войной из-за этого, а у дверей христианского мира стоят турки. Никто не знает, но, похоже, все уверены, что королю дают советы только Болейны и их юристы и церковники, и все они рассказывают ему черную ложь: что единственный путь к исполнению его желаний – захватить церковь, отбросить клятвы, данные при коронации, разорвать Хартию Вольностей, вести себя как тиран и не слушать никого, кто скажет, что так нельзя.

Никто ничего не знает наверняка; но все твердо убеждены, что впереди непростые времена, что в воздухе витает запах опасности, и каждый раз, как рокочет гром, кто-то в Англии говорит: