Он действительно впоследствии был в Сиаме, заключил американо-сиамский договор.

Консул? Нет! Посол Америки! Таунсенда Харриса никто никогда не называл в Париже консулом, он – посол, а не консул, что по сути так и есть.

Харрис стал жаловаться, как ему тяжело в Японии, какое ужасное питание. Нет молока.

Посьет взял тон откровения и держался на дружеской ноге. Сказал, что привез ратификацию русско-японского трактата, заключенного в Симоде.

Харрис попросил снять для него копию трактата, сказал, что капитан Посьет его премного обяжет и что он в долгу не останется.

– Я могу предложить вам самую последнюю новинку – копию договора, который я заключил как посол Соединенных Штатов в Бангкоке с королем Сиама. В придачу – копию американо-японского трактата. И еще копию японо-голландского договора, который только что заключен.

Экземпляр у Харриса есть. Снимет копию для посла Посьета. Новейшие сведения! Прекрасный обмен.

Харрис пожаловался: обхождение японцев доводит до раздражения: переводчика Хьюскена, еще молодого человека, – почти до отчаяния.

Харрису временами казалось, что здесь живет без толку. Посьет ободрил, сказал, что как другу даст полезные советы. И снимет копию договора.

Первое дело, которое Харрис исполнит для государственного департамента, живя в Японии.

Обед продлился с шести до девяти вечера. Для «променажа» съездили на шхуну, и после осмотра Таунсенд Харрис сказал, что восхищен. Было уже поздно, когда он отправился на корветской шлюпке с гребцами и мичманом Ельчаниновым у руля по черной воде к огням храма Гекусенди.

В своем обширном консулате, состоявшем из кабинета, спален и столовой, разделенных анфиладами полупустых комнат, Харрис со счастливым смехом, хваля новых знакомых, рассказывал своему переводчику Генри Хьюскену о приеме на пришедших кораблях.

– Какие приятные и, я бы сказал, воспитанные молодые люди, особенно командир корвета Римский-Корсаков.

Хьюскен – молодой человек из голландской семьи в Штатах. Как голландский переводчик охотно отправился в Японию с первым консулом. В Симоде дел мало, Хьюскен изучал французский и японский, читал привезенную литературу: Кампфера, Зибольта, Гуцлава, вел записки, а иногда скучал, валялся на диванах, закидывая свои длинные ноги на низенькие японские столики.

– Русские уверяют, что японцы притворяются, показывая, что говорят только по-голландски. Я пожаловался, что с нами они только по-голландски разговаривают и признака не подают, что знают другие языки. Посьет расхохотался и стал уверять, что они до поры и с русскими такими же были.

Слуга-японец зажег свечи в кабинете и встретил Харриса с поклоном.

Усевшись за стол, который когда-то сделан был для русского адмирала, Харрис взял перо и, подвинув тяжелую чернильницу с тушью, записал в своем дневнике:

«Сегодня в Симоду пришли русские корабли: корвет и шхуна. Ездил на корвет. Меня приветствовали офицеры рангов: капитан Посьет и командир корвета Воин Римский-Корсаков... «Very agreeable persons and very friendly»[75]. Корвет очень беден, стар по возрасту и устаревшей конструкции. Вооружен старомодными карронадами... Шхуна «Хэда» хорошая, имеет прекрасную кабину, красиво меблирована, обшита полированным деревом, coilcloth[76] на полу, столы красного дерева и обои и занавеси из шелкового темно-голубого вельвета...»

Александр Колокольцов долго ходил вечером по палубе своей шхуны, останавливался, смотрел на огни Симоды, на знакомые островки, проливы. Светлая вода при луне выделяла черноту скал. Колокольцов знал здесь все наизусть. Теперь ему все это запретно! Он никогда не пойдет в деревню Хэда! Или, может быть, все же, удастся?

Утром, когда съезжали на берег, лейтенант рассказал Константину Николаевичу, что корова, раздоенная Берзинем, еще дает молоко, что Уэкава по секрету признался.

– Я скажу об этом американцу, – сказал Посьет.

Знакомыми улицами прошли через весь город.

В новом здании Управления западных приемов встретил старый приятель Путятина и Посьета – коренастый богатырь с огромной головой – губернатор Симоды бугё Накамура Тамея.

Посьет торжественно объявил о главной цели приезда. Доставлена ратификация. Государь утвердил трактат. Шхуна «Хэда» передается Японии как подарок императору – тенно. Привезли тринадцать тысяч золотом – долг наш. Все орудия корабля «Диана», оставленные в Японии на сохранение, преподносятся в дар японскому правительству.

Губернатор благодарит и кланяется. Кланяются все чиновники.

Накамура предупредил, что пошлет немедленно доклад в столицу на быстрой лошади. Ясно, что не скоро они все решат. Накамура заметил: «Дела потребуют времени». Как всегда они медлят; Посьет и его спутники готовы к этому.

За обедом разговорам не было конца. Тамея-сама спросил, куда пойдет корвет из Японии. Узнав, что в Гонконг, казалось, опечалился. Осведомился, известно ли Посьету, что англичане начали войну с Китаем, из Гонконга посланы войска и флот в реку, на которой стоит Кантон. Сведения от голландцев из Нагасаки и от судов, приходящих в Симоду, и от самих китайцев. Ведь вы знаете, что в Нагасаки имеется с древних времен китайская торговая фактория.

Тут же сидел второй губернатор, вице-губернатор, его превосходительство Вакано Меосиро.

– Ох, Посьет-сама. Да, я теперь бугё, губернатор! И все было бы хорошо, – подвыпив, тихо говорил Накамура, – если бы на меня не навязался американец. Очень тяжелый человек. Один он доставляет хлопот больше, чем все американские семьи с корабля «Кэролайн», когда они жили в том же храме.

Накамура слов на ветер не бросает. Он остерегает. Но странно, чем ему мог так не понравиться Харрис?

Накамура рассказывал подробности, как парусник «Грета», взяв на борт 300 русских моряков, еще остававшихся после ухода шхуны «Хэда» в Японии, уходил из деревни Хэда. Рассказал про Сибирцева и добавил, что очень жаль его.

Посьет, Корсаков и Колокольцов о судьбе своих товарищей знали только, что «Грету» захватили англичане и увели в Гонконг, оттуда были письма от американцев. Но почему Накамуре жаль Сибирцева?

После губернаторского обеда все пешком, в сопровождении знакомых чиновников, переводчиков и стражи, пошли на берег. Здоровались и кланялись со встречающимися многочисленными знакомыми. На шлюпках ушли на суда, переоделись и под вечер в штатском на тех же шлюпках отправились к Харрису в храм Гекусенди, куда он вчера усиленно приглашал.