не советуясь, принимался осуществлять какую-то свою идею, что вызывало напряженность в его отношениях с родителями. Но он был неконфликтным и всегда умел объяснить, зачем что-то делает. А вообще, много вы видели подростков, которые к окончанию школы знали бы французский, английский и немецкий на приличном уровне? Которые по собственному почину ездили бы заниматься в Ленинскую библиотеку? И диссертация его была не казенной: он все, что написал, прочувствовал. Я уже сколько лет преподаю во ВГИКе, но никогда не встречал студента, настолько готового к долгой и счастливой творческой жизни. И среди художников, в широком понимании слова, не встречал.

— Сережа признался как-то в интервью, что в школе дрался, в шестнадцать лет сломал однокласснику нос. Был даже вызван к следователю, но обошлось.

— Да, он мог дать по морде, если речь шла о справедливости, причем не раздумывал. Поскольку был открытым, прямым и с сильным рыцарским уклоном, что, кстати, нравилось девушкам. Развитые благородные инстинкты в человеке диктуют рыцарское поведение.

«Будешь?» — «Да»

Работать по специальности Сергей не стал, хотя после университета поступил в аспирантуру и даже спустя несколько лет защитил кандидатскую. «Его интерес» заключался в ином.

Изучающие итальянский Ренессанс знают о бытовавшем в те века разделении «труда» на две равные по значимости части — «жизнь деятельную» и «жизнь созерцательную». Сергей не раз рассказывал зрителям и журналистам об этой философии. Честно говоря, многим советским гуманитариям, юным и не очень, импонировала ее вторая составляющая. Наблюдение за жизнью, рефлексия и соображения по поводу ставились выше активного действия. Правда, подобную роскошь интеллектуалы могут себе позволить либо в высокоразвитом, либо в закрытом обществе, но в последнем случае — ненадолго. Одно общество мы до сих пор не построили, из другого, предыдущего, к началу 1990-х вышли, и тогда профессия искусствоведа из элитарных при советском строе переместилась в маргинальные.

Оставалось брать под мышку свою рефлексию — и вперед. Способов соединить созерцание и действие всегда мало, но Сергею «подвернулось» кино, которое на этих двух столпах и возвышается.

— Когда сын учился в аспирантуре, — рассказывает мать, — Бодров (так или «старший» она называет бывшего мужа. — И. К.) приступал к съемкам «Кавказского пленника» и не мог найти актера на роль Ивана Жилина. Тогда продюсер Борис Гиллер буквально за три дня до начала съемок сказал: «Давай попробуем Сережу». Старший был против, считая, что Сережа и Олег Меньшиков вместе будут смотреться «детским садом» — и тот и другой были обаятельны, симпатичны, даже смазливы. А Бодрову нужен был кто-то погрубее внешне, он хотел снимать Алексея Кравченко. Я тоже была против того, чтобы Сережа снимался, но Гиллер настоял. И Сережа пошел туда. Когда сделали пробы, стало ясно: их с Меньшиковым дуэт — то, что надо.

— А сомнения, — спрашиваю, — у Сергея были?

— Может, и были, но я не лезла к нему, а он, как человек сдержанный, переживаниями не делился. Впрочем, все произошло стремительно. Бодров спросил: «Будешь?», а сын ответил: «Да».

Прежде он серьезно не помышлял об актерстве, хотя с детства ездил с отцом в съемочные экспедиции и даже мелькал в эпизодах его фильмов. И вот — «да». «На авантюру, — говорил, — я соглашаюсь легко, потому что это здорово, ярко. Все остальное — так… Не стоит усилий».

То, что актерским ремеслом он профессионально не владеет, Сергея не смущало. Татьяна Догилева рассказывает, как во время съемок картины «Восток — Запад», где она работала вместе с Сергеем, он сказал ей: сейчас ему предстоит сцена, в которой надо заплакать. Она стала объяснять, как лучше сыграть слезы, но тут подошел Меньшиков, тоже там снимавшийся. «Вы что, обалдели? Как Режис (Варнье, режиссер фильма. — И. К.) скажет, так и сделаешь». «Вот так он нас, Тань, — вздохнул Сергей, — влет! А я тут хотел постичь систему Станиславского». Вряд ли он действительно пытался ее постичь, если только ухватить некоторые приемы, которые не помешают: наверное, щекотала нервы возможность явиться в эту профессию, как говорится, «с мороза».

— В «Кавказском пленнике» Сергей переиграл Меньшикова вчистую, — подвел итог режиссер Алексей Балабанов. — Меньшиков — актер, лицедей, а все внимание было приковано к Бодрову. Увидев эту картину, я решил снимать его, и хорошо, что Сергей согласился работать даром: я тогда не мог платить — не было денег.

Балабанов написал сценарий, позвал Сергея в Питер и поселил в пустовавшей квартире тестя. Так начался фильм «Брат».

«Пустота»

— Когда фильм только вышел на экраны, — рассказывает Валентина Николаевна, — мы с Сережей пошли в Большой театр, и всю дорогу вокруг нас крутились какие-то молодые люди. «Сереж, — говорю, — почему они вокруг нас крутятся? Может, жулики?» В тот раз он мне ничего не сказал, а потом намекнул, что это на него так реагируют.

Слава нагрянула сразу и со всех сторон. О «Брате» писали критики и писали разное — каждый высматривал свое, благо материал давал возможность. Девчонки по городам и весям, куда приезжал Бодров, с визгом неслись за своим «Данилой Багровым», и Сергею приходилось, натянув кепку поглубже, убегать от поклонниц. Появился такой герой — то ли Бодров, то ли Багров, наделенный сразу и застенчивой улыбкой Сережи, и прямолинейностью Данилы, и интеллектуальностью соведущего «Взгляда». Телевидение — отдельная история в жизни Сергея. На «Взгляд» его уговорил Сергей Кушнерев, давно знавший «старшего» и его сына. Младшему звонили домой, он не брал трубку, уговаривали маму позвать его к телефону… В конце концов он появился перед страной, не нюхавший того, что называется журналистским цинизмом, то есть способности скакать по верхам и судить наотмашь.

— Чем был хорош Сережа? — задается вопросом Данилин. — Умный человек очень привлекателен, в русской среде это особенно понимают даже те, кто университетов не оканчивал.

А Бодров сидел в студии, смущенный непривычным амплуа ведущего, и от его эфиров осталась хитовая фраза: «Все только начинается», а еще размышления вслух, в режиме онлайн. Но рассуждал, похоже, сквозь растерянность, еле скрываемое непонимание того, что он там делает. Это отмечали задним числом и некоторые из тех, кто с Сергеем работал. Ехал он в очередной раз в гости к беспризорникам, тащил им елку к Новому году, влезал с ней в окно их почти звериного убежища и задушевно говорил с этими гаврошами о жизни. А дальше что? Их мир так и оставался для большинства зрителей, смотревших на это «дно», параллельным, а параллельности Бодров не любил: ему как минимум становилось скучно.

Он мог подолгу сидеть в кафе, рассматривая прохожих, общаться с любым встречным-поперечным — бомжом, проституткой, беспризорником — читать подвернувшуюся под руку книжку, даже из Марининой что-то выуживал, пристрастив к чтению