и нес огромную игрушечную обезьяну. И такой он был счастливый!.. Если бы можно было длить и длить это мгновение: Владик, смешная обезьяна на его плече, солнечное утро и вся жизнь впереди…»

Избранные

Светлана Пиляева:

«Если бы главное в жизни Владика пришло к нему вовремя, если бы постепенно… Но, может, тогда он не стал бы тем, кем стал — штучным актером?»

Вот оно — то, о чем сказал в предисловии к книге Сергей Соловьев: судьба и была «тренингом» для Даля, Солоницына, Дворжецкого. Их актерское, выстраданное, поднятое всеми душевными мускулами, перевешивало человеческое, оттого человек и не выдерживал. А когда земного, наоборот, больше, чем актерского дарования, то «счастливчик» улыбается сытой физиономией и живет до ста лет. Ну, не знает он, что такое ветер странствий, не знакомо ему холодное и прекрасное движение звезд и планет, но далеко не каждому это дано. Только избранным.

Сережа

«Отважный умник»

Про таких говорят: «книжные дети». Но именно он, Сергей Бодров, всю сознательную жизнь читавший умные книжки, рискнул заглянуть в тот хаос, в который почти никто старался не смотреть.

…Холодные города, сырые задворки, пустота. Иногда пустота сгущается и становится бандитом, ментом, «чеченом», ларечником, драным помоечником, собакой, шлепающей по грязному асфальту. Чувство такое, какое бывает, когда электронные часы показывают «00:00». Пора диковатого человека, растерянного, но и, даже неосознанно, готового к действию, как всегда в начале времен. Такое остается впечатление от того, что успел написать и снять Бодров, верно? Отчего-то он интересовался хаосом, который только-только обретает форму, и потому всматривался во всякую стихию, пока однажды она не взглянула на него.

«Он что-то знает»

Бодров учился в университете — тогда, в поздние советские и первые последовавшие за ними годы все понимали, о каком учебном заведении речь. Учился на искусствоведа и историка искусства.

«Сережа, может, возьметесь писать диплом об изображении архитектуры в венецианской живописи Возрождения?» — спросил на своем семинаре профессор и завкафедрой Виктор Николаевич Гращенков. Сергей улыбчиво-отстраненно кивнул. Предложили — согласился.

Однажды, цепляет в своей памяти Кети Соткилава, дочь замечательного нашего тенора и сокурсница Бодрова, ехали в Питер на практику, ее провожали папа с мамой. Когда вошли в вагон, оказавшийся плацкартным, Кети оторопела: думала, такие поезда остались только в довоенных фильмах. А Сергей стал над ней, домашней девочкой, подшучивать, и ей самой сделалось смешно.

— У меня настолько светлое чувство осталось от Сережи! Я это чувство храню в себе и оберегаю. Но в студенческие годы я не понимала, что он из себя представляет. Теперь я часто мысленно обращаюсь к нему. Помню его голос, интонации, манеру говорить и пытаюсь внутренним слухом восстановить… нет, конечно, представить его ответы. Он меня все время сопровождает. Не знаю, почему это происходит, я ведь почти ничего не могу вспомнить из нашего реального общения.

Многие из тех, кто знал Бодрова, рассказывают о нем так, что их чувства летят впереди фактов. Что-то неуловимое и в то же время непреложное исходило от него, подобное веселым огонькам, за которыми ни взрослые, ни уж тем более его однокашники, в те годы сами еще дети, не угадывали силуэта.

— Но меня не отпускало ощущение, — заключила Кети, — что Сережа знает нечто другое, нежели мы. У него явно был свой интерес в жизни.

«Нетривиальные мысли»

Мама, Валентина Николаевна Бодрова, преподающая на искусствоведческом отделении МГУ, рассказывает, что та же Венеция стала первым городом, куда они впервые вдвоем поехали за границу, к друзьям. С тех пор сын не раз туда наезжал — смотрел архитектуру, живопись, одно лето попутно работал на пляже спасателем.

И история искусства возникла не случайно. Сергей отправился в Америку, успешно сдал экзамены в Университет Беркли, но жить в другой стране не захотел и вернулся домой. Думал поступать во ВГИК, на режиссерский факультет. Отец, тоже Сергей Бодров, которого зовут «старшим», желание сына не приветствовал, хотя сам, сценарист по образованию, занимался еще и режиссурой. Папа был прав: в семнадцать лет конструирование миров еще не под силу. Сын подумывал, не поступить ли на художественный факультет того же ВГИКа, поскольку с детства хорошо рисовал.

— Но моя проблема, — говорит Валентина Николаевна, — заключалась в том, что тогда, в 1988-м, еще шла война в Афганистане, а во ВГИКе не было военной кафедры. Я попросила Сережу, чтобы он все-таки пошел учиться туда, где такая кафедра есть, и он выбрал МГУ. Сам. Чтобы я даже в детстве сидела наседкой над ним — такого не было. Я работала, одновременно получала второе высшее образование, и мне не хватало времени особенно заниматься ребенком. Сережа в круг «золотой молодежи» не входил, дружил, с кем хотел. Он рос внутренне свободным.

Как люди умные, и мать, и отец (с которым Валентина Николаевна развелась, когда Сереже было пять лет, но который всегда присутствовал в жизни сына) за руку мальчика не таскали. Вот тебе книжки, хочешь — читай (читал, но не запоем, однако прочитал все, что нужно), вот тебе французская спецшкола, учись, как сможешь (отличником не был). Вот тебе атмосфера в доме, в которой жизненные ценности усваиваются сами собой. А вот тебе весь мир — смотри, впитывай.

— Если бы даже родители поставили себе сознательную цель висеть над сыном, как две груши, — рассказывает журналист и друг семьи Юрий Данилин, — ничего бы у них не получилось: он все делал сам. И сам быстро научился рассматривать любую цепочку жизненных событий от начала до конца, потому что ему уже в раннем возрасте было важно исчерпать вопрос. Валя, Сережа большой и Сережа маленький несколько сезонов подряд жили на моей даче, и всегда день заканчивался большим походом с философскими беседами. У нас были одинаковые пледы, мы в них заворачивались и шли перед сном по окрестным лесам и болотам, обсуждая, кто что думает и пишет. Затевали литературные игры, например, Сережа большой работал над сценарием и не мог прописать сцену, и тогда каждый из нас сочинял свой вариант. Так же, если у меня не получалось завершить статью, придумывали концовку или писали на мой текст пародии — что угодно. Сережа маленький всегда поражал нетривиальностью мысли. Было понятно, что это совершенно взрослый человек.

— Валентина Николаевна говорит, что сына не хвалила, наоборот, ругала, — вспомнила я.

— У Сережки случались зигзаги, когда он, ни с кем