И Доминик не выдержал: жгучее наслаждение от желания запретного и от власти над недозволенным опьянило его. Он видел, что Ромео не отстраняется, не пытается больше сопротивляться, он торжествовал наступающую абсолютную победу своей власти, и он жадно прильнул к его сладковатым мягким губам, словно ставя свое клеймо на его лице.

Внутри Ромео же больно догорали останки прежнего Ромео, и в пепле начинал копошиться новый, но совсем другой.

«Что же было вчера?!»

Наконец, поцелуй был завершен.

Доминик взял себя в руки и, хотя больше всего на свете ему хотелось сейчас взять эту куклу за шиворот и оттащить его обратно в спальню, но это было бы слишком. Бедный мальчик и так многое пережил за последние 24 часа.

Так что Мэйз, как заботливая мамаша, налил своему подопечному кофе, положил на тарелку тосты. Хотя прекрасно понимал, что вряд ли Ромео сможет проглотить хоть кусок.

Сам он опять забрался на подоконник со следующей чашкой кофе. Настроение у него было превосходное: он был счастлив. Ему было хорошо. Ему хотелось смеяться и радоваться.

Наверное, еще вчера он пришел бы в ужас от подобных ощущений, но не теперь и не с ним! За несколько часов он полнстью и бесповоротно изменился. Сейчас это был другой, новый Доминик Мэйз, гораздо более могущественный, чем прежний.

То, что еще вчера было для него откровением, полным священного трепета, уже сейчас стало его личной собственностью, его сверхъестественной игрушкой. Теперь он мог принять новую дозу божественной силы в любую минуту, как бодрящую ванну, ибо источник ее попал в его полное распоряжение. Главной его задачей отныне было мудро распоряжаться этим бесценным сокровищем, чтобы сияния его силы хватило надолго.

– Ну, по крайней мере, я не уродливый старикан! – Глупо пошутил он, желая подбодрить Ромео.

Тот с трудом поднял на него глаза. С этим, конечно, было не поспорить. Мэйз походил на ожившую скульптуру. Он был сложен как бог, имел дьявольски привлекательное лицо. Кроме того, мощь сексуального гипнотизма его глаз не поддавалась никакому сравнению. И даже огромный шрам на животе выглядел как уникальное украшение физического совершенства.

– Мне кажется, ты слишком уж переживаешь. По большому счету, ведь ничего ужасного не произошло. Мы стали настолько близки, что это был лишь вопрос времени. – Доминик пожал голыми плечами.

– Скажи, ты что-нибудь давал мне вчера вечером? – вдруг отрешенно спросил Ромео, словно не услышав слов мужчины. Доминик нахмурился неожиданному вопросу. Но после недолгой паузы, коротко ответил:

– Да.

– Это я из-за этого ничего не помню?

– Да.

– У тебя еще есть?

– Есть. – Мэйз коварно улыбнулся. Пташка не просто попала в его золотую клетку, она еще и заперла за собой дверь.

Ромео тяжело поднялся со стула и побрел в ванную.

Самым страшным во всей этой ситуации было то, что он и сам впал в определенную зависимость от Мэйза: ему было так хорошо и интересно с ним, он внушал ему такую веру в себя, открыл ему столько новых ощущений, он стал для него идеальным образцом для подражания. Действительно, они слишком сильно сблизились в последнее время. Почти не расставались. И он совершенно забыл о старых друзьях, о прежних делах, даже мыслям о матери он уже не придавал такого значения, как раньше. Все это стерлось, поблекло, не волновало его больше. Мэйз действительно постепенно заполнил собой все его жизненное пространство. Иногда ему даже казалось, что он исчезает, растворяется в многогранной личности Доминика. И, скорее всего, Ромео, сам того не подозревая, спровоцировал Мэйза.

И ведь он обязан был себе признаться в том, что был не в состоянии сейчас развернуться и уйти, исчезнуть, никогда больше не видеть Мэйза.

Сожительство с мужчиной было для него приговором, равносильным пожизненному заключению или неизлечимой болезни, но Ромео привязался к Доминику как собака. Кроме того, где-то глубоко внутри он понимал, что однажды ему все равно придется чем-то отплачивать Мэйзу за добрые дела.

В конце концов, Ромео пришел к выводу, что он никогда не сможет это принять, но смириться с этим ему придется.

Он не помнил ничего того, что происходило прошлой ночью?

Так кто сказал, что ему нужно будет помнить события всех последующих?…

Из любой ситуации есть выход.

Хоть какой-нибудь.

В дверь ванной постучали, и послышался голос Доминика:

– Ты как там?

– Все нормально. Не смей заходить!

– Не бойся. Ты уверен, что все в порядке?

– Абсолютно.

– Тогда собирайся, сегодня мы возвращаемся в Лос-Анджелес. Хватит здесь сидеть, дела не ждут. Съездим к тебе домой? Ты хочешь забрать оставшиеся вещи, попрощаться с матерью? Ты еще долго сюда не попадешь.

– Скажи мне, как мы вообще попали сюда?

– Бог мой, ты и этого не помнишь? Прилетели вчера рано утром.

– Я ходил к матери?

– Нет, но собирался это сделать сегодня. Я же тебе говорил, что она рассталась с Люциусом, ждет тебя…

– Ты поедешь со мной?

– Да… если хочешь.

– Нет, не хочу! Я поеду один. Мне надо побыть одному.

– Хорошо. Поезжай один. Я тогда успею утрясти еще кое-какие дела. Только не задерживайся.

Когда Ромео вышел из ванной, его глазам снова предстал лощеный бизнесмен. Доминик выглядел роскошно в черном костюме в тонкую полоску, идеально причесанный и источающий свой необыкновенный аромат. Он вполне мог бы сыграть в кино какого-нибудь героя. Ромео ощутил приступ тошноты от его совершенства, от внезапного осознания собственного бессилия. Ему захотелось убить его, воткнуть серебряный нож в его проклятый шрам по самую рукоять, чтобы он весь истек кровью! Но он лишь сдавленно всхлипнул.

– Если хочешь, – задумчиво глядя на Ромео, произнес Доминик, – у тебя есть возможность уйти. Я сказал, что насилия себе не позволю. Если ты уйдешь, ты уйдешь навсегда, и я не стану тебя преследовать.

Он взял со стола свой черный портфель и направился к двери. Уже у выхода он обернулся.

Я… – он помешкал пару секунд, потом выдохнул: – Буду жалеть, если ты уйдешь.

Он порывисто развернулся и вышел, захлопнув дверь. В кармане пиджака его звонил телефон.

Ромео остался стоять на прежнем месте.

3.

Ничего себе выбор ему предложил Мэйз ! Он прекрасно знал, что Ромео уже не мог уйти. Ему некуда было идти. Кому он был нужен в этом огромном чужом городе? К кому ему было идти? К матери? После того, что на его глазах произошло между Люциусом и его матерью, была ли у него мать? Стоило Ромео вспомнить об этом, как перед глазами тотчас снова возникла та безобразная сцена, которая проложила бездонную пропасть между ними.